Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Говорить с Аркадем было тяжело, больно, хотя никакой собственной вины перед ним у Богдана не было и не могло быть. А парень искренне хотел поговорить с ним: может, потому, что давно не был в родной деревне, а может, от ощущения сиротства юная душа тянулась к уважительному соседу.

— Я тут вспоминал вас, — сказал Аркадь, поддерживая Богдана под локоть в тех местах, где уже привычный к ночным походам молодой глаз замечал на тропке ямку или кочку. — Часто вспоминал.

«Почему? — спрашивал сам себя Богдан, а вслух не говорил ничего. — За доброе, так, кажется, и не было чего вспоминать».

— И благодарил вас, — продолжал хлопец. — Если б не вы, то…

— Это самое!.. — тут уже не выдержал старик. — За что меня благодарить?.. Не приведи бог вспоминать всего того…

— Все мы погибли б, если бы не вы, — твердо сказал Аркадь. — И если бы не дед Левон, покойник.

О делах Левона можно было бы и поговорить, приятно о них и вспомнить. Может, когда-нибудь вспомнятся и Богдановы дола в Арабиновке, но в эти минуты никакая сила не могла отвлечь от новых и, казалось, еще более тяжелых и болезненных воспоминаний о сыне. И снова брало верх убеждение, что не надо идти на кладбище и хорошо сделал, что не повернул туда от часовни.

— А где похоронен дед Левон? — вдруг спросил Аркадь. — Немцы разрешили похоронить его?

— Мы у них и не спрашивали, — ответил Богдан. — Ночью же сняли с виселицы и похоронили. Хорошо похоронили, на залесском кладбище.

Богдан хотел еще добавить, что могила Левона невдалеке от могилы Квасихи, Аркадевой матери, но не осмелился. Позднее подумал, что, может быть, Аркадь потому и спрашивал про Левона, что хотел что-то услышать и о своей матери: возможно, до этого времени не смог парень туда наведаться, а если и заходил, то как мог узнать могилу матери, если не был на похоронах?

«Сходить бы на кладбище нам обоим, — вдруг появилась у Богдана мысль. — Показал бы я парню могилу его матери, показал бы крест деда Левона…»

А про могилу Панти, конечно, Аркадь не спросил бы. И, наверное, никто никогда не спросит…

На рассвете Климу доложили, что в отряд прибыл Богдан Хотяновский. Командир отряда зашел в тот шалашик, где хлопцы временно приютили Богдана, но, увидев, что он еще спит, сочувственно вздохнул и отошел в сторону.

— Пускай отдохнет, — сказал дежурному по лагерю, — а когда проснется, приведи его ко мне!

Новый партизан, на удивлением всем, долго не просыпался. Потом сам удивлялся: неужели лесной покой так подействовал. А может быть, усталость и слабость взяли свое?

Разговор с Климом происходил уже на ходу, так как сидеть было некогда — отряд отправлялся на очень важную операцию.

— Это узнае́те? — спросил Клим, подводя Богдана к хозяйственному взводу.

Богдан прежде всего узнал жеребца, которого они с Климом когда-то отобрали у Гнеденького. Красивый рысак был уже оседлан.

Потом чуть ли не на каждом шагу Богдан замечал что-нибудь колхозное, из его бригады: еще несколько коней, повозки, упряжь.

— Это все благодаря вам, — сказал командир отряда.

Богдан отрицательно покачал головой.

— Нет… Я без покойника Левона… это самое… ничего не сделал бы. И без Ничипора, и других наших…

— А вон! — показал Клим на мешки с мукой.

— А это Адам… С дочерьми своими. Я только рожь им давал.

Шли дальше, и почти всюду Богдан встречал знакомых и даже близких ему людей: то арабиновцев, то голубовцев, то залесцев. Постепенно исчезало ощущение одиночества и какой-то безвозвратной утраты, просветлилось, хотя, может, немного и вводило в обман, представление о партизанской жизни: тут что-то как бы на колхоз похоже и даже на Арабиновку во время выездов в поле.

— У меня там дома еще… это самое… — приподнятым тоном заговорил Богдан, — еще спрятанная рожь осталась. Надо бы ее забрать сюда.

К командиру чуть ли не на полном галопе прискакал всадник, подал записку. Клим остановился, прочитал.

— Передай, что сейчас же выступаем! — сказал коротко и на ходу начал отдавать распоряжения уже более решительно и поспешно.

— Маринич прислал, — объяснил Богдану. — До вечера надо занять исходные позиции.

Что это такое в точности, Богдан не понял, так как никогда не был военным, однако почувствовал, что это уже отнюдь не колхозное дело: очевидно, приближается что-то боевое и опасное.

В походе Клим снова поравнялся с Хотяновским.

— Тут я глядел, перебирал, — будто виновато заговорил он, — какое бы это вам оружие дать?.. Чтоб полегче было и поудобнее. Так, может, вот это? — и протянул карабин.

Богдан испуганно отшатнулся, но в тот же момент подавил свой внезапно возникший испуг и, чуть выпрямившись, принял оружие. Ладонь левой руки ощутила гладкость дерева… Что-то очень знакомая, даже нежная гладкость; по ней, кажется, скучала левая рука… Словно шейка скрипки…

Как-то неловко стало от такого ощущения.

«Пантин это карабин или нет? Очень уж похож. Может, Клим умышленно так подстроил, чтоб ничего не забывалось?.. Слышно было, что партизаны снова нападали на голубовский гарнизон».

— Спросите у хлопцев, как с ним обращаться, — посоветовал Клим. — Патроны тоже у них возьмете!

Командир отряда стремительно подался в голову колонны, а Богдан провел левой ладонью по вороненому стволу карабина. Хоть он и гладким был, но представление о скрипке исчезло сразу. Потом правой рукой он взялся за ремень карабина и, как когда-то свое старое пистоновое ружье, вскинул его на плечо…

1970

Дождь. Настоящий ливень. Никто не против теплых весенних дождей, но и не очень-то приятно, когда они размывают дороги и становится так грязно, что ни пройти, ни проехать.

Высоцкому пришлось остановить машину. Впереди, в ветровом стекле, — стремительные грозовые тучи, по сторонам тоже все потемнело. Будто сквозь густой туман видны у дороги две березки. Они уже зеленые, свежие и яркие, а под ливнем кажутся темными. Высоцкий помнит эти березки с позапрошлой осени. Когда приезжал сюда, они были желтые и вокруг все желтело от опавшей листвы, а больше от щетинистой ржаной стерни. Тут не пахали — участок отводился под стройку.

…Косой дождь перекатами наплывал спереди, но заднее стекло было не залито, и Высоцкий увидел в зеркальце, что по дороге кто-то идет. Узнать человека в плаще было трудно. Высоцкий приоткрыл переднюю дверцу. Дождь с ветром ворвались в щель, снаружи донесся шквальный шум, но ухо уловило, как тяжелые капли барабанили по плащу.