Борис Зайцев - Первый год

— А что родные? — спросил Виктор Петрович. — Не помогают?

— Жди от них помочи. Родной сын от матери отказался. Хватеру ему на троицу дали. Так сам с жинкой и сыном перешел, а меня не захотел взять.

— Да как же это?! Дикость какая-то! — Логов не верил своим ушам.

— Вот и дикость. Я тоже не чаяла, что на старости лет… — Женщина не договорила и заплакала.

— Как фамилия сына?

— Ты добрый человек. Только не надо… ничего мне, сынок, не надо. Нехай живет как знает. Бог ему судья.

— Какой бог?! Люди будут его судить! Этого нельзя так оставить!

Старуха долго не могла успокоиться. Учитель стоял рядом, до хруста в пальцах сжав кулаки, и все повторял:

— Дикость! Люди будут его судить! Этого нельзя так оставить!

Наконец женщина подняла лицо и проговорила:

— У тебя, сынок, свои заботы, и без меня, поди, голова болит. Ты вот до ученика своего пришел, а тут я со своим горем. Не серчай на меня, старуху.

— Что вы, мамаша! Разве можно серчать на вас! — горячо возразил Виктор Петрович. — Вам помочь нужно, и я помогу как сумею. Только вы скажите, где найти вашего сына.

— Не надо, милок. Может, сам образумится.

— Через месяц я зайду к вам. Если ничего не изменится, скажете мне?

— Что с тобой делать! Придется, видно, сказать.

— Вот и хорошо, договорились… Ну, а теперь потолкуем о Степных. Когда они дома бывают?

— Фоминишна другую неделю в больнице лежит, а вот Алешка где, и не скажу. Он и раньше-то целыми днями где-то пропадал, теперь и вовсе без матери.

— Где же он может быть?

— Бог его знает.

— Давно нет?

— Ден пять. А прошлую зиму от рожества до самого крещения пропадал.

Учитель задумался: «Так долго? Зимой? Значит, у него есть какое-то убежище. Нужно узнать…»

— Когда Алексей возвращался, он что-нибудь приносил? — допытывался Логов.

— Рыбу да раков все лето носит, уголь собирает, больше ничего.

Это успокоило Виктора Петровича.

— Ну, а как он дома себя ведет? Матери, вам не грубит?

— Боже спаси! Никогда я от него черного слова не слыхала. А что, обругал кого?

— Нет, я просто интересуюсь.

— Смирный парень. И мать почитает. Помочь ей большая от него: в магазин сбегать, убрать в хате, полы помыть — все сам.

«Странно! — удивлялся Виктор Петрович. — В школе одно говорят, здесь — другое».

Узнав, что мать Степного работает уборщицей на вокзале, учитель распрощался с бедной старушкой.

В доме Поярцевых, когда Виктор Петрович пришел к ним, был тот веселый беспорядок, какой сопутствует переселению на новую квартиру. По коридору, заставленному ящиками, коробками, кипами связанных книг, учителя провели в комнату и усадили на разобранный — без спинки — диван. Посередине этой большой и светлой комнаты стоял зеркальный шифоньер, как бы раздумывая, какое место ему лучше занять. Высокое трюмо уже поместилось между двумя окнами. Пианино расположилось в углу.

— Извините, я не вовремя… На старой вашей квартире мне сказали, что вы переехали несколько дней назад, — начал оправдываться Виктор Петрович, обращаясь к хозяину.

— Что вы! Что вы! Не вовремя! Учитель, когда бы он ни пришел в дом ученика, всегда ко времени, — весело запротестовал Поярцев, маленький брюнет с круглым румяным лицом. И все в этом человеке было веселое: и голубые глаза, и губы, с которых не сходила улыбка, и коротенький чубчик на голове, и светлая одежда. — Как прикажете вас величать?

Логов представился.

— Очень приятно. Меня зовут Валентином Иванычем. Значит, вы насчет Любавушки, то есть Любы, — это мы в семье так привыкли, — насчет Любы хотели поговорить?

— Да, Валентин Иванович, пожалуйста, расскажите мне о дочери, о Любавушке — это вы очень хорошо! — все, что находите нужным. Я не хочу связывать вас никакими вопросами. — Логов сел поудобнее, поправил очки.

— Мы, отцы, вообще родители, склонны идеализировать наших детей, — заговорил Поярцев серьезно, но глаза и губы его по-прежнему остались веселыми. — Я постараюсь быть беспристрастным. Учится Любава хорошо. С четвертого класса у нее круглые пятерки. Характер бойкий, но это не мешает делу. Очень увлекается музыкой и кино. Играет она с шести лет, и, кажется, недурно, в драмкружок ходит, мечтает стать звездой экрана. Каково, а? Ну, если не звездой, то звездочкой. — Валентин Иванович улыбнулся. — Мне кажется, данные у нее есть. Мы с женой не препятствуем. Пусть мечтает и, главное, на деле осуществляет свою мечту. Верно?

— Совершенно верно! — согласился учитель.

— Значит, мы не ошиблись. Отлично! — весело подхватил Поярцев. И лицо его тоже говорило, что все отлично, что он всем доволен: и собой, и дочерью, и своими делами. Но это не было довольство самовлюбленного глупца; это было удовлетворение преуспевающего в жизни человека, который честным трудом добился успеха и завоевал право немножко гордиться собой.

— Любавушка, иди к нам! — крикнул Валентин Иванович, предварительно спросив у Логова разрешения позвать дочь.

В комнату вошла стройная девушка, настоящая красавица. Любавушка — это поэтическое русское прозвище очень подходило ей. Лицо Любы — нежное, с ярким румянцем во всю щеку; большие синие глаза; тонкий, чуть вздернутый нос; тяжелые русые косы до пояса. Девушку так и хотелось видеть в кокошнике и сарафане.

— Здравствуйте, — сказала Люба и еще больше разрумянилась от смущения.

— Здравствуйте! — учитель встал и пожал девушке руку. — Виктор Петрович, ваш новый классный руководитель. Будете мне помогать?

— Хорошо, Виктор Петрович.

— С кем вы дружите в классе? Да вы садитесь, садитесь!

— Спасибо, я постою. В классе я дружу с Галей Минской и еще с одной девочкой из музыкальной школы.

Логову тотчас припомнилась Эльвира Сидоровна Храмова.

— Вы знаете Эльвиру Сидоровну? — спросил учитель.

— Да, это мама Вадима Храмова, он тоже в нашем классе. А Эльвира Сидоровна у нас преподает.

— Ясно, ясно. Ну, а как вы в музыкальной школе успеваете?

— Ничего.

— Не скромничай, Любавушка, — вмешался в разговор Валентин Иванович. — Она и там отличница, Виктор Петрович. Может, сыграешь что-нибудь?

Дочь укоризненно посмотрела на отца: мол, зачем ты говоришь об этом, Виктор Петрович пришел совсем за другим.

— Я сейчас плохо сыграю, — отвечала она.

Отец не настаивал.

— Я еще буду у вас, — на прощание сказал учитель, — и тогда обязательно послушаю Любину игру.

Две недели ходил Виктор Петрович по квартирам своих ребят. Ставя в списке птичку против последней фамилии, учитель подумал: «Недаром они посылали меня «в народ»: теперь я начинаю понимать, что делать».