Борис Зайцев - Первый год

На улицах было шумно и весело. По-праздничному одетые люди — одни пешком, другие на машинах, затянутых в кумач, — двигались к избирательным пунктам. А те, кто уже проголосовал, возвращались домой или шли в гости к друзьям. Смех и песни слышались отовсюду.

В школе также собралось множество взрослых и детей. Репродукторы наполняли здание приглушенной музыкой, которая иногда прерывалась, и юный диктор сообщал избирателям, как пройти в зал, к месту голосования, где находится буфет, детская комната… На избирательном пункте и по дороге к нему стояли пионеры, по одному с правой и с левой стороны. Они всех приветствовали пионерским салютом.

Войдя в школу, Эльвира Сидоровна хотела передать Вадику завтрак (заботливая маменька не забыла захватить для него бутерброд), но мальчика уже и след простыл. Женщина растерянно оглянулась и поднялась на второй этаж. В разукрашенном зале она увидела длинный ряд столов, за которыми учителя и ученики-комсомольцы выдавали избирателям бюллетени. Над столами, несколько выше человеческого роста, чтобы толпа не заслоняла их, были подвешены на длинных шелковых шнурах стеклянные таблички с крупными буквами алфавита. По ним каждый избиратель легко находил нужный ему стол. В глубине зала обтянутые кумачом виднелись урны для голосования и над ними — портреты руководителей партии и правительства. Когда Храмова опустила бюллетень в урну, к ней подошел Логов.

— Здравствуйте, Эльвира Сидоровна! — приветливо улыбнулся учитель. — Проголосовали?

— Да, Виктор Петрович, — также с улыбкой отвечала женщина. — А вы не знаете, где мой сын? Мы вместе пришли, а потом он исчез куда-то.

— Исчезнуть он никуда не мог. — Виктор Петрович оглянулся по сторонам. — Вероятно, занят фотосъемкой.

— Вот уж эти фотосъемки! Покоя от них нет.

— Разве плохое дело? Во всяком случае, это лучше, чем спать до двенадцати часов, тем более что работа фотокорреспондента является общественным поручением. Пойдемте, он внизу.

Небольшой физкультурный зал, превращенный в зрительный, был полон людей. На сцене стояла Маруся Приходько в сарафане и цветной косынке. Она пела частушки. Сначала голос ее звучал глухо и неровно, как будто ей сдавили горло, но потом девочка осмелела и даже притопнула каблучком.

Виктор Петрович вспомнил, как вела себя Марусина тетка на педагогическом совете, куда ее пришлось-таки вызвать. Все соседи подтвердили, что Федора Николаевна заставляет девочку целыми днями работать по хозяйству. Старуха подняла было шум, но ей вежливо напомнили, где она находится. По предложению Логова педагогический совет решил просить дирекцию детского дома взять Марусю обратно. Приходько вернулась в детский дом и с тех пор повеселела и стала учиться хорошо.

Вадика Храмова легко было найти в зале: на правах фоторепортера он один свободно подходил к сцене или даже поднимался на нее, поминутно вскидывая к глазам сверкающий в его руках «ФЭД». Юные актеры поворачивались к мальчику лицом, чтобы лучше выйти на фотографии. А Вадик сосредоточенно наводил резкость и, выждав удобный момент, щелкал затвором.

— Вот, посмотрите! — учитель указал глазами на большую рамку под стеклом, где было помещено несколько снимков. На одном из них Эльвира Сидоровна увидела своего сына с гантелями в руках.

Выйдя из школы, Виктор Петрович встретил Тамару Львовну. Логову показалось, что девушка ожидала его.

— Здравствуйте. Мне нужно с вами поговорить, — сказала Тамара Львовна взволнованно и так поспешно, как будто боялась, что минуту спустя у нее не хватит решимости начать этот разговор. Щеки девушки заливал густой румянец, губы, которые, как заметил Виктор Петрович, не были накрашены, пересохли и нервно подергивались.

— Поговорить? Пожалуйста, пожалуйста! — кивнул Виктор Петрович.

— Пойдемте в сад… — Девушка, не оборачиваясь, почти побежала через дорогу, свернула в переулок, ведущий к парку.

Логов озадаченно подергал очки и быстро зашагал следом. Когда он вошел в парк, Тамара Львовна уже сидела на ближайшей скамейке. Виктор Петрович молча сел рядом.

— Я знаю, — заговорила девушка, пытаясь защелкнуть замок портфеля, который никак не закрывался. — Да, я знаю, что вы… вы презираете меня!

— Тамара Львовна! Что вы?!

— Да, презираете, презираете! Я помню, я у вас просила «Саламбо»… Флобера и перепутала! Я знаю: вы смеялись надо мной!

— Признаюсь, это меня несколько удивило, но смеяться…

— Не говорите неправду! И потом я плохая учительница, а вы… вам все удается. Если хотите знать… Просто я смотрю, как вы работаете, и сама тоже… в общем учусь у вас. Только вы… конечно, мы разные люди. Но вы хоть не презирайте меня! Хорошо?

— Тамара Львовна! — горячо возразил Виктор Петрович. — Вы все преувеличиваете! Я не мог презирать вас. Правда, я видел, что вы… что у вас мало опыта школьного, но у меня его еще меньше. И неужели за это презирать человека? Никогда я на вас так не смотрел!

— Правда? Значит, вы не презираете меня?

— Повторяю: нет, нет и нет!

— Я так рада! Спасибо.

— За что же спасибо?

— За все. Виктор Петрович, а вы поможете мне?

— Тамара Львовна! Да ведь я… ну, как же я вам помогу, когда сам только первый год, на каждом шагу спотыкаюсь!

— Все равно вы лучше работаете. Помогите мне!

— Помочь я готов. Только чем? Я ведь говорил…

— Вы сами не знаете, как можете мне помочь… и уже помогли. Вспомните, сколько времени вы меня не видели. Я избегала вас: мне было стыдно. Я много читала и, конечно, Флобера и Гюго. Теперь не спутаю. И много думала и поняла, что жила не так, как нужно, интересовалась не тем, чем нужно. Да. За это я и благодарила вас.

Логов смущенно ерзал на скамейке, пожимал плечами и молчал.

— Извините, Виктор Петрович, что я вас так задержала, — проговорила на прощанье Тамара Львовна, протягивая Логову руку. — До свидания. Идите, идите. Я еще посижу.

Была середина мая. Зелень вошла в полную силу и, еще не тронутая летним зноем, густо и пышно покрывала землю.

Акации перед окном Виктора Петровича снова оделись листьями; белые тяжелые кисти цветов покачивались от ветра, и в комнату долетал иногда их неяркий аромат.

Занятия в школах были окончены: ученики готовились к экзаменам. А Виктор Петрович в эти свободные от уроков дни писал план работы на будущий учебный год. Но дело подвигалось медленно и тяжело. Тревожные мысли отвлекали учителя:

«Через четыре дня экзамены. Не только ребят, а и меня будут экзаменовать. Они делали все, что я требовал. Но все ли сделал я?»

Логов бросил ручку, долго шагал по комнате.

Но, видно, сколько ни ходи из угла в угол, ничего не вы́ходишь. И он решительно повернул к выходной двери.