Петр Капица - Завтра будет поздно

Сарай был невысоким. Его обступали деревья. Соскользнув, как на салазках, вниз, Аверкин без труда выбрался на дорожку.

В парке сквозь ветви деревьев светила луна. Аверкин вытащил из кармана часы. Стрелка показывала второй час ночи.

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ

Утро было морозное и ясное.

Вася Кокорев не выспался: он очень поздно вернулся с Выборгской стороны, а чуть свет Дема его разбудил.

— Ну как, проводил? — не терпелось ему узнать.

— До самых дверей. Даже окно свое показала.

— А обо мне она не говорила? — поинтересовался Дема.

— Как же! Ну, говорит, и силища у вашего друга, как котенка, сыщика поднял. Мы условились встретиться сегодня на Литейном часов в пять. Она обещала подружку захватить для тебя.

— Почему это для меня?

— Ну, пусть будет для меня. Не станем же мы с тобой из-за девчонки ссориться?

— Верно, — согласился Дема. — Пошли ребят собирать. Савелий Матвеевич велел женский митинг охранять.

Они вместе обошли знакомые дворы в Чугунном переулке и собрали девятерых самых отчаянных и задиристых парней. Вооружившись кто железной тростью, кто гаечным ключом, всей ватагой вышли на Петергофское шоссе.

По пустырям и переулкам уже двигались шумные вереницы рабочих. Они шли к площади у Нарвских ворот с песнями и выкриками.

— Смотрите, и тетки какие-то топают! — с удивлением сказал Дема, показывая на разношерстную толпу домашних хозяек, размахивающих пустыми кошелками и корзинками.

Это шли намерзшиеся за ночь жительницы деревни Волынки, зря простоявшие с вечера у продуктовой лавки. Злые, невыспавшиеся, они шагали с таким видом, точно собирались разнести по пути все магазины и хлебопекарни.

Городовой, стоявший на углу, видимо, заметил приближавшихся к нему разъяренных женщин, потому что как-то обеспокоенно стал оглядываться по сторонам, а затем, подхватив болтавшуюся на боку шашку, рысцой поспешил в чей-то двор.

— Тикает!

— Теток испугался! — засмеялись парни.

— Ату его!.. Бей корзинками!

И один из них, заложив два пальца в рот, оглушительно свистнул.

— Перестаньте хулиганить! — строго сказал Кокорев. — Попусту не задевайте городовых.

У площади парни разделились: одни остались невдалеке от Триумфальных ворот, а другие отправились к трактиру, где могли засесть полицейские.

На площадь со всех сторон стекались все новые и новые людские потоки. Пришли женщины с очень бледными лицами. Ботинки у них были испятнаны кислотой и на юбках темнели словно дробью пробитые дырки.

— С «Химика», — определил Вася. — А вон те девчонки определенно с тряпичной фабрики, а дальше — текстильщицы.

Опрятных текстильщиц нетрудно было узнать по белым пушинкам, прилипшим к одежде.

В этой огромной толпе женщины осмелели, высказывали то, что накипело на душе у каждой.

— Хуже нашей доли нет! — заговорила работница с глубоко запавшими глазами. — Работай, в очереди стой. Недосыпаем, живем в холоде…

Солдатка поддержала ее:

— Наших мужей на фронте бьют и калечат, а мы здесь как проклятые маемся. Ночь простояла у пекарни. А что детям несу? Слезы да злость свою. Разве этим накормишь? Мужчины, а вы-то чего молчите? На что надеетесь? Довольно терпеть!..

Катя проснулась с таким чувством легкости на душе, какое бывает, когда ждешь радостных событий. «Что же случилось? — не могла понять девушка. — Почему так хорошо? Неужели оттого, что он проводил до самого дома и вновь захотел встретиться?..»

Кого же она захватит с собой? Ведь близких подруг у нее нет. На заводе Катя знает девушек, но все они только знакомы ей, не больше. Может, Наташу позвать?

Наташа Ершина — небольшая, кареглазая девушка, удивлявшая всех своим низким, грудным голосом, — занималась в подполье технической работой. Она выдавала листовки, печатала на машинке для гектографа прокламации, отправляла секретные письма и на память знала шифры. Не раз они вместе выполняли срочные поручения и поздно ночью расходились по домам.

Недавно Наташа даже сказала в шутку:

— Быть нам вековушами. Мы так законспирировались, что не только парней, но и подруг растеряли.

«Позову ее», — решила Катя. Соскочив с постели, она быстро оделась, схватила полотенце и побежала на кухню мыться.

Шипящая струя воды била из крана с такой силой, что брызги разлетались во все стороны. «Значит, заводы бастуют, — определила Катя. — Иначе напор воды был бы слабей».

Потом девушка поставила на плиту чайник и вернулась в комнату.

Стоя перед зеркальцем, она придирчиво вглядывалась в свое отражение. От холодной воды лицо у нее немного зарумянилось и казалось свежим, но под глазами кожа слегка набухла и приобрела синеватый оттенок. Такие синяки появлялись у нее на лице после каждой ночи, проведенной в сыром подвале, и исчезали только днем на свежем воздухе.

В окно постучали. Со двора заглядывала Наташа Ершина.

— Вот, легка на помине! — открыв форточку, сказала Катя. — Заходи, попьем чаю.

— Некогда. И ты собирайся быстрей, дело есть.

— Ну, хоть на минутку.

Наташа спустилась в подвал.

— Нам с тобой поручение, — сказала она. — Пройти вдоль Сампсониевского и узнать, все ли фабрики бастуют.

Она даже не позволила выпить чашку чаю и поговорить о путиловцах.

— Все расскажешь по пути, одевайся!

В это утро Выборгская сторона была неузнаваемо шумной. У закрытых булочных, пекарен и продуктовых магазинов толпились домохозяйки. Они требовали хлеба. Всюду слышались злобные крики. Городовые с трудом сдерживали разъяренных женщин.

Сампсониевский проспект был заполнен народом. Бастующие подходили к работавшим предприятиям, устраивали у проходных митинги и требовали:

— Кончай работу! Все на улицу!

Наташе с Катей то и дело приходилось проталкиваться сквозь толпу.

— Такого еще не было, — раскрасневшись от ходьбы и волнения, сказала Катя. — Кажется, началось. Ой, даже сердце замирает! Неужели сбудется?

— Сбудется, — заверила ее еще более раскрасневшаяся Ершина. — Надо скорей сообщить нашим.

Девушки поспешили к трактиру «Долина», но из райкомовцев они застали только дежурного, сидевшего у телефона.

— Все пошли к народу, — сказал он. — Будут прорываться в центр. Нарвцы уже вышли… Идут к Невскому.

Катя с Наташей решили пробиться к Литейному мосту, но едва они завернули за угол, как попали в толпу, которую теснили конные полицейские.

Откормленные, рослые лошади надвигались на людей, приплясывали, разгоряченно били копытами мостовую и, мотая мордами, роняли с удил пену.

Кто-то из мужчин, прижатых к забору, хлестнул коня по крупу. Конь взвился на дыбы. Осаживая его, полицейский сбил с ног нескольких демонстрантов. Послышались стоны. Кто-то уцепился за ногу конника, пытаясь стащить его на мостовую…