Петр Капица - Завтра будет поздно

На помощь полицейскому ринулись другие конники. И у забора завязалась свалка.

— Пошли в обход, — оттянув Катю в сторону, сказала Наташа. — Здесь задавят.

Они с трудом вырвались из толпы, вместе с группой работниц через пролом в ограде пробрались в сад, прошли вдоль клиник Медицинской академии, прячась за деревьями от полицейских, и вскоре очутились на набережной Невы.

Во всю ширину заснеженная река была усеяна темными фигурами людей, перебегавших по льду на другой берег.

Девушки тоже спустились по откосу на лед и, прикрывая лица от колкого ветра, побежали по тропинке, петлявшей среди торосов.

Аверкин добрался домой почти под утро. Он долго не мог уснуть, а когда забылся на некоторое время, его разбудили свистки и шум на улице.

Босиком он подбежал к окну и, увидев городовых, разгонявших у магазина возбужденных женщин, с досадой подумал: «Олухи, бабье без шума разогнать не могут». Но, вспомнив, что сегодня Международный женский день, стал торопливо одеваться.

В малоприметном сером полупальто, простой шапке-ушанке сыщик вышел через соседний проходной двор на Загородный проспект и подозвал извозчика, стоявшего на углу:

— На Выборгскую! Полным ходом.

Пока они ехали по Загородному, лошадь бежала хорошо, но ближе к Невскому извозчику то и дело приходилось покрикивать. Люди, шагавшие по мостовой, расступались неохотно.

Скоро пешеходов стало столько, что невозможно было пробиться дальше. Расплатившись с извозчиком, Аверкин свернул к Фонтанке, по набережной пешком добрался до Невского и растерянно остановился на углу. Ему еще не приходилось видеть, чтобы рабочие так открыто несли красные флаги и безбоязненно требовали: «Мира! Хлеба! Долой войну!»

Он пристроился к потоку демонстрантов, двигавшихся от Садовой улицы в сторону вокзала.

На Аничковом мосту конный полицейский, пытаясь вырвать из рук женщины красный флаг, ударил ее шашкой. Разъяренные рабочие стащили его с лошади и прямо с моста бросили на лед.

«Если кто меня опознает, разорвут на куски», — подумал Аверкин.

Нахлобучив на лоб шапку, он проскользнул на Литейный проспект. Здесь поток демонстрантов был не таким густым.

Вдруг Аверкин увидел двух рослых парней, перебегавших на другую сторону проспекта. «Они… вчерашние», — обрадовался он.

— Теперь-то от меня не уйдете, — бормотал сыщик, устремись за путиловцами.

За парнями ему нетрудно было следить: высокий и широкоплечий Рыкунов выделялся в толпе.

У Сергиевской улицы стояла вереница трамваев. Около них толпился народ. Аверкин хотел было позвать на помощь полицейских, но передумал: «Задержу, где меньше народу».

Путиловцы остановились на углу у ограды собора. Они явно кого-то поджидали, потому что, закурив, все время поглядывали в сторону Литейного моста.

Литейный проспект заполняли толпы народа. У остановленных трамваев образовался круговорот. Городовые стремились схватить знаменосцев, а демонстранты отбивали их.

— Не ввязаться ли и нам? — спросил Дема у Васи.

— Подожди, успеешь еще попасть в участок.

Нетерпеливо поглядывая по сторонам, юноши выкурили по две папиросы, Вася полез было в карман за третьей, но в это время возле них появилась невысокая девушка. Низким, грудным голосом она сказала:

— Не оборачивайтесь, стойте, как стояли. Я Катина подруга. Мы вас давно заметили, но не подходим. За вами следит сыщик. Он торчал на том углу, а сейчас перебежал и разговаривает с городовым. Видите, у трамвая с разбитым стеклом?

— И верно, Мокруха, — поднявшись на носки, подтвердил Дема. — Жаль, я его вчера не пристукнул.

— Не ждите нас, уходите, — посоветовала девушка. — В воскресенье приходите к Кате.

Юноши пригнулись, сбежали с панели на мостовую и, затолкавшись в толпе, скрылись за трамваями.

Потеряв из виду парней, Аверкин прошел в здание окружного суда и по телефону передал донесение в охранку о том, что творится на Невском и Литейном. В ответ он получил приказание к девяти часам быть у оперативного дежурного.

Времени еще оставалось много. Аверкин заехал на службу к брату.

Всеволод был озабочен.

— Очень хорошо, что зашел, — сказал он и, подойдя к двери, дважды повернул ключ в замке, — для нас с тобой наступает опасное время. Можно и взлететь высоко, и провалиться в тартарары. Мы сейчас работаем не на того хозяина, — при этом Всеволод понизил голос. — Самодержавию приходит конец. Царь не способен вести войну. Это ясно всем. Недовольство охватило даже высшее общество. Я это знаю из допросов по распутинскому делу. В заговоре замешаны очень крупные и влиятельные люди. Надо быть готовым ко всему. Сегодня ночью и завтра пройдут массовые аресты. Нам с тобой подворачивается случай послужить будущим хозяевам. Я сейчас дам тебе адреса некоторых думских деятелей… Правда, им ничего особенного не грозит, но ты от моего имени предупреди их, чтобы они два-три дня провели вне дома. Я думаю, нам это потом зачтется.

— Но как же я это сделаю? Меня к оперативному дежурному вызывают, — возразил Виталий.

— Не беспокойся, с твоим начальством я договорюсь по телефону. Есть дела поважней. При новой власти могут полететь многие головы. Чужие жизни меня не очень беспокоят, а вот свою хотелось бы сохранить. Для нас с тобой и еще кой для кого очень важно, чтобы архивы охранки и министерства исчезли навсегда. Одна группа для уничтожения их подготовлена. Но мы должны страховаться. Подберешь несколько человек, и если по каким-либо причинам охранка и здание судебных установлений не сгорят, то вы их подожжете сами… да так, чтобы ни одна бумажка не уцелела.

— А если нас поймают?

— Поджигать не обязательно самим. Разве трудно подбить возбужденную толпу? Важно, чтоб под рукой оказался керосин или бензин. Все это ты продумаешь до завтрашнего утра… самое позднее до обеда. И сообщишь мне. Хорошо?

— А сколько на это отпущено денег?

— Сотни по две получите. Только действуйте решительно. Если где-нибудь спасут хоть одну папку, гроша ломаного не дадим.

ФИЛИПП РЫКУНОВ

На крейсере «Аврора», ремонтировавшемся у стенки Франко-русского судостроительного завода, рабочие чуть ли не каждый день видели на шканцах широкоскулого, коренастого матроса, стоявшего с полной выкладкой под ружьем.

— За что его так часто наказывают? — спрашивали они у моряков.

— По дури собственной рябчиков стреляет», — отвечали фельдфебели. — Строптив больно!

А матросы вполголоса говорили:

— Старший офицер невзлюбил, готов со света сжить.

— А вы что, заступиться за товарища не можете?

— Попробуй у нас — живо под суд угодишь! — оправдывались авроровцы.

— Эх вы, храбрецы! Суда испугались, — с укором говорили судостроители. — Мы-то думали, матросы народ отчаянный, дружный, а они начальства боятся. Чем же ваша жизнь слаще тюряхи?