Петр Капица - Завтра будет поздно

У цирка «Модерн» Усиевичи увидели на стене и щите одинаковые плакаты. Крупными буквами было написано: «Ленина и компанию — обратно в Германию».

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Из особняка Кшесинской, вместе с мужем сестры Анны — Марком Тимофеевичем Елизаровым, Владимир Ильич поехал на Широкую улицу. Там ему и Надежде Константиновне была приготовлена отдельная комната.

Спать легли сразу. Но сон был непродолжительным, каких-то три-четыре часа. Все же Владимир Ильич чувствовал себя отдохнувшим и бодрым.

Еще лежа в постели, он подумал, что начинающийся день будет нелегким. Многое нужно сделать сегодня в Петрограде. Но куда же сначала? Первым долгом, конечно, на могилу матери, и лишь после — все остальное. Пешком — уйдет уйма времени. Надо позвонить Бончам, они обещали легковую машину.

Одевшись, Владимир Ильич позвонил по телефону Владимиру Дмитриевичу Бонч-Бруевичу. Тот, оказывается, уже сам собрался выехать к нему.

— Поспешите с завтраком, — попросил он. — К двенадцати нас ждут в Таврическом дворце. Времени в обрез.

Не успели обитатели елизаровской квартиры позавтракать, как к ним заглянул старший дворник. Потребовав паспорта, он уселся за стол и, раскрыв домовую книгу, стал записывать имена новых жильцов. Дойдя до графы «Род занятий», дворник поинтересовался:

— На какие доходы будете жить?

— А действительно, на какие? — обратился Владимир Ильич к жене.

— Думаю… на литературные гонорары, — ответила Надежда Константиновна.

— А чего такое «гонорары»? — не понял дворник.

— А как у вас обычно пишут? — стал допытываться Владимир Ильич.

— Ну как? Обнакновенно… с доходов по торговой части альбо по чиновной, а то — с капиталу.

— О! Последнее, кажется, больше всего нам подходит! — воскликнул Владимир Ильич.

Надежда Константиновна заметила, как в его глазах сверкнули озорные огоньки.

— «Занимается капиталом» — лучше не скажешь. Так и запишите, — предложил он дворнику.

Тот своим корявым почерком не спеша вывел на странице домовой книги только одно слово «капиталом», затем рядом вписал, откуда прибыли новые жильцы, и, получив с них рубль, ушел.

Вскоре на тарахтящем автомобиле к дому подкатил издатель партийной литературы Бонч-Бруевич.

Владимир Дмитриевич был давним другом семьи Ульяновых. Он знал, где похоронена Мария Александровна, и взялся проводить Владимира Ильича и Надежду Константиновну к могиле.

По пути он им рассказал, как восьмидесятилетняя Мария Александровна во время войны тревожилась за своих детей.

В последний раз она позвонила ему по телефону и с горестью сказала: «Пропала Маня, не знаю, как ее разыскать». А Владимир Дмитриевич только что получил от жены из фронтового госпиталя письмо, в котором та сообщала, что видела Марию Ильиничну. «Это вы, наверное, чтобы успокоить меня, — не поверила старушка. — От Мани давно нет вестей». Пришлось поехать к ней, показать письмо и почтовые штемпеля. Только после этого Мария Александровна успокоилась и призналась: «Мне во сне померещилось, что с ней беда. Простите старую».

— Умерла она на руках Анны. Прощаться пришло немного народу. Гроб с ее телом был таким легким, что мы вместе с Марком Тимофеевичем вдвоем подняли его и без всякого напряжения донесли до могилы, — сказал Бонч-Бруевич.

Волково кладбище было засыпано снегом. По узкой тропинке Владимир Дмитриевич провел их к двум белым холмикам. Здесь в промерзшей земле лежали мать и сестра Ольга, умершая более двадцати пяти лет назад.

Средняя сестра в детстве была наиболее близкой ему. Они вместе ходили в компанию ровесников, вместе готовили уроки, имели свои секреты и никогда не подводили друг друга.

Владимир Ильич обнажил голову и, как-то сгорбившись, застыл у дорогих ему могил.

На кладбище шум большого города почти не доносился, слышалось лишь громкое чириканье воробьев, возбужденных весенней капелью и теплым ветром.

Таким сутулым и скорбным Надежда Константиновна еще не видела мужа. Стоя позади него, она вдруг вспомнила, как он любил свою мать. Только в письмах к ней Владимир Ильич позволял себе ласковые слова: «Милая мамочка», «Целую тебя крепко, моя дорогая». Другим он никогда так не писал, только ей, матери!

По-иному к Марии Александровне и нельзя было относиться. Сколько горя она вынесла за долгую жизнь!

Мария Александровна рано потеряла мужа. Ей одной нужно было вырастить шестерых детей. Едва она оправилась после похорон, как обрушилась новая беда: в Петербурге был арестован старший сын Александр, готовивший покушение на царя. Она поехала выручать его, но… добилась лишь свидания в тюрьме.

Третий удар — смерть от тифа дочери Ольги. Она была одаренной девочкой. Могла многого добиться и в науке, и в музыке, но не доучилась — умерла студенткой.

Удар за ударом все чаще и чаще обрушивались на нее: то арест Ани, то Володи, то Маняши, то Дмитрия. Она понимала своих детей, сильно страдала, но никогда не останавливала их.

В самые трудные дни Мария Александровна старалась быть ближе к тому из детей, кому в данный момент было хуже, чем другим.

И вот ее нет в живых. Ильич не смог ни проститься, ни проводить в последний путь.

Надежда Константиновна вспомнила свою мать, такую же самоотверженную. Без колебания она поехала с нею в ссылку в гиблые места — в далекое село Шушенское. Какой это был трудный и мучительный путь!

Мать всюду скиталась с ними, безропотно переживала нужду и всякие невзгоды. А год назад она также неожиданно угасла на чужой швейцарской земле.

«Бедные наши матери!» — думала Надежда Константиновна, и слезы текли по ее щекам.

Владимир Ильич постоял еще некоторое время, затем, не говоря ни слова, натянул на голову кепку и, повернувшись, зашагал по тропинке к выходу. Надежда Константиновна и Владимир Дмитриевич поспешили за ним.

Воробьи, поднявшие неистовый щебет, прыгали почти у ног на подтаявшей дорожке. Солнце уже светило по-весеннему.

В Таврический дворец, где еще недавно заседала Дума, съезжались делегаты на Всероссийское совещание Советов.

Для фракции большевиков в Таврическом дворце было отведено с думских времен самое неудобное помещение — буфет на хорах. Сюда в это утро поднимались приезжие и питерские большевики.

Владимир Ильич приехал с запозданием. Поздоровавшись со всеми, он вытащил из кармана несколько листков и стал читать и разъяснять пункт за пунктом свои апрельские тезисы.

Некоторых делегатов тезисы смутили, не слишком ли все обострил Ленин? Не рано ли говорить о социалистической революции? Но многие радовались: наконец-то у большевиков появилась новая, ясная программа действий! Давно пора кончать с разноголосицей. «Ура» Ленину!