Петр Капица - Завтра будет поздно

Владимир Ильич хотел было поселиться в домике Каюрова, но передумал. У гостеприимного рабочего жить было небезопасно, так как к сыну хозяина приходили какие-то парни, связанные с анархистами. Они возились со взрывчаткой и бомбами. В любой момент могла нагрянуть милиция.

Узнав, что готовится всеобщая забастовка, Владимир Ильич попросил Каюрова проводить его в райком партии. Из райкома на легковой машине его отвезли в деревянный домишко, находившийся возле проходной завода «Русский Рено». Здесь собрались на тайное заседание члены Исполнительной комиссии городского комитета большевиков.

Забастовка в наводненном войсками городе могла вызвать лишь ярость карателей. Партия обязана была действовать обдуманно и осторожно. Владимир Ильич решительно высказался против организации забастовки.

— Мы ничего не выиграем, а потеряем много, — сказал он. — Надо отступить организованно и сохранить силы для будущей борьбы.

В ТЮРЬМЕ И НА ВОЛЕ

На углу Садовой и Невского Дементия Рыкунова зацепила пуля, посланная с крыши высокого дома. Рана была болезненной, но неопасной: пуля скользнула над лопаткой, не задела кости, а лишь пробила мякоть.

Вечером, меняя ему дома повязку, Игнатьевна спросила:

— Где же ты Васю оставил?

— Скоро придет, — ответил ей Рыкунов, но и сам встревожился: «Куда же Василий пропал? Не убили ли его?»

Он не стал ужинать, выпил только кружку воды и прилег на топчан. Рана горела, боль отдавалась в виски. Дементий закрыл глаза и вдруг почувствовал слабость и головокружение. Он проваливался во тьму и не мог остановиться. Слышалась стрельба, гул голосов. Звуки сливались, походили на перезвон кузнечных молотов, мелькали полосы раскаленного железа, и от горнов тянуло жаром…

Игнатьевна часа через два разбудила беспокойно ворочавшегося во сне юношу.

— Васи-то все нет, — сказала она.

Дема с трудом поднялся, тряхнул головой, чтобы согнать с себя сон, и вновь почувствовал, как заколебался пол и поплыли стены. Он схватился за край стола.

— Э-э, парень! — воскликнула Игнатьевна. — Да у тебя, никак, жар?

Она заглянула ему в глаза, дотронулась рукой до горячего лба.

— Ложись-ка в постель. Горе мне с вами.

— Ничего, бабушка. Вот посижу немного… и пойду искать.

— Куда ты такой пойдешь? Еще рану разбередишь. Отлеживаться надо.

Игнатьевна помогла ему раздеться, положила на лоб мокрое полотенце и пошла на завод.

Найдя Савелия Матвеевича в завкоме среди дружинников, она спросила:

— Васю моего не видели?

Лемехов, как бы припоминая, начал теребить ус.

— Да он будто с матросами был. Не пошел ли ночевать с Филькой на «Аврору»? Нынче многие наши ноги стерли. Шутка ли пройти столько верст! И Вася заметно прихрамывал, — выдумал кузнец. — Не беспокойся, Игнатьевна, вернется. Завтра я сам на Франко-русский схожу.

На другой день Петроград походил на оккупированный город: по мостовым, грохоча колесами, двигались пушки, двуколки. Юнкера и донские казаки хватали всякого, кто казался подозрительным — тащили в штаб военного округа.

Савелий Матвеевич только к вечеру зашел навестить Дему.

— Как плечо? — спросил он.

— Вроде не болит, да вот Игнатьевна не позволяет подниматься.

— Правильно делает, отлежись, пока тихо. А где же ты дружка своего потерял?

— Сам не пойму. У Сенного рынка были вместе, а потом делся куда-то. Надо бы сходить на Садовую, может, люди видели.

— Сейчас по улицам не очень находишься. Живо в тюрьму угодишь.

— Савелий Матвеевич, что ж это — конец всему?

— Ничего, не такое видели. Но придется выждать. Центральный Комитет велит в бой не ввязываться, а оружие припрятать до лучших времен. У вас тут с Васей, наверное, целый склад?

— Да нет, — сказал Дема. — Моя винтовка, три пистолета, тесак и патронов штук двести.

— Давай мне их, сегодня же зарою.

Завернув оружие в мешок, Савелий Матвеевич посидел еще немного и, когда сумерки сгустились, ушел домой.

Ночью Василия Кокорева и его товарищей юнкера повели в тюрьму. По дороге конвойные не давали путиловцам разговаривать, за каждое произнесенное слово норовили толкнуть прикладом.

В канцелярии тюрьмы надзиратели отняли у парней ремни, папиросы, спички и посадили всех в одну камеру.

Камера была небольшой. Нары, с тощими засаленными матрацами, высились в два этажа. Почти под потолком темнел квадрат окна с железной решеткой. Слева стоял стол, одним краем вделанный в стену, и несколько табуреток, а у дверей — зловонная деревянная параша.

Воздух был спертым и затхлым.

Осмотрев свое новое жилище, путиловцы уселись на нары.

— Отсюда не скоро вырвешься, — сказал Кокорев. — И на заводе не знают, что нас в тюрьму упрятали. Хоть бы весть какую подать.

За день юноши утомились. От огорчения не хотелось ни о чем разговаривать. Не раздеваясь, они повалились на нары и проспали до утренней поверки.

На рассвете железная дверь с треском раскрылась. В камеру вошел старший надзиратель, а за ним коридорный.

— Встать! — рявкнул тюремщик.

Проверив по фамилиям, все ли на месте, коридорный невнятным голосом зачитал правила внутреннего распорядка тюрьмы и предупредил:

— За неподчинение — карцер и лишение прогулок.

— Разрешите узнать, за что нас посадили сюда? — спросил Кокорев.

— Не прикидывайтесь дурачками, — ответил старший надзиратель. — Сами будто не знаете. Видели мы таких.

Потом появились два уголовника в серых халатах. Они молча бросили на стол три пайки хлеба, черпаком разлили по кружкам чай и, подхватив дымящийся бачок, удалились.

Железная дверь захлопнулась.

В камере стоял кувшин с водой. Путиловцы, поливая один другому на руки, помылись над парашей и подсели к столу завтракать. Но пить принесенный чай не смогли: от него пахло помойкой.

— Наголодаемся здесь, — отодвигая жестяную кружку, сказал приунывший Кокорев.

— Да и хлеб с оссевками, не проглотишь, — добавил Лютиков.

В стену камеры послышался едва внятный стук. Путиловцы настороженно вслушивались и вопросительно смотрели друг на друга: что это обозначает?

— На переговоры вызывают, — догадался Вася. — Я читал, есть такая тюремная азбука. Жаль, не запомнил, в какой букве сколько тире и точек.

На всякий случай он в ответ постучал монеткой в стенку. Это вызвало поток отрывистых стуков. Какой-то арестант, сидевший в соседней камере, хотел завязать разговор, но ребята не понимали его.

— Эх, хоть бы кого опытного к нам посадили! Ведь ничего знать не будем, — досадовал Кокорев.

На прогулку путиловцев в этот день не выпустили.

Поздно вечером в камеру втолкнули четырех матросов. Моряки при аресте, видимо, сопротивлялись, их лица были окровавлены, форменки разорваны. Они и в тюрьме продолжали шуметь, ругали конвойных и не давали закрыть дверь.