Петр Капица - Завтра будет поздно

— Так ты и есть та Катя с Выборгской? К тебе, что ль, Васек все лето бегал? А ну, покажись! — повернув девушку к свету, Игнатьевна придирчиво разглядывала ее. — По лицу хороша… и не шалопутная будто, — определила она. — Где ж он тебя, такую красивую, сыскал? Милая ты моя, как же мы теперь? — вдруг обняв Катю, заплакала она. Потом вытерла уголком платка слезы и стала выпытывать: — Видела ли ты его? Где он там? За что посадили? Сколько держать-то будут?

Ответы девушки не успокоили ее:

— Ой, что-то скрываете вы от меня, чую недоброе. Самой-то мне этой тюрьмы треклятой не найти. Хоть бы передачу снести. Свела бы меня к нему.

— Вас сейчас в тюрьму не пустят. А передачи мне ближе носить. Если разрешат свидания, я приеду за вами, — пообещала Катя. — Но это, наверное, будет не скоро. Как вы тут одна без денег обойдетесь?

— За меня не беспокойся, прокормлюсь. Дема, поди, всю получку отдает и сам здесь поселился. А вот ты-то, девонька, откуда табак и съестное для передачи возьмешь? Присядь, я хоть чего-нибудь соберу ему.

Старушка достала небольшой холщовый мешок, открыла шкафчик и стала рыться в своих продуктовых запасах.

Вскоре, пригибаясь в дверях, вошел рослый и крепкий старик, а за ним Дема. «Савелий Матвеевич», — поняла Катя. В каморке сразу стало тесно.

— А ну, покажите, кто тут нас ждет? — весело спросил кузнец. — A-а, вот вы какая! — разглядев девушку, прогудел он. — Будем знакомы.

— Я вас уже знаю, Савелий Матвеевич, — призналась Катя.

— Тем лучше, значит, без церемоний поговорим.

Он крепко пожал ей руку. То же самое молча сделал и Дема.

— Слыхал, что вы за помощью к нам? — сев на табурет, спросил Савелий Матвеевич. — Очень хорошо сделали. Выкладывайте, что стряслось.

Катя рассказала о приходе Аверкина, о ее разговоре с ним и о встрече со следователем.

— Та-ак! Значит, вы этому подлецу Аверкину приглянулись? И давно он за вами ходит?

— Я его заметила в феврале.

— Срок немалый, — ответил Савелий Матвеевич и задумался. — А не он ли и с Кокоревым подстроил? Это в характере таких типов.

— Схватить бы его за глотку и допросить, — предложил Дементий.

— Ловленого так быстро не схватишь. Он теперь настороже.

Пока они разговаривали, Игнатьевна аккуратно завернула в бумагу и уложила в мешок сухари, воблу, сало и два свежих огурца.

— Вот, снесешь ему, — сказала она, передавая все Кате. — Только табачку у меня нет.

— На табачок соберем, — успокоил ее Савелий Матвеевич. — Прошу не побрезговать и моим паем. — Он вытащил из кошелька две десятирублевки и отдал их Кате. — А насчет адвоката — мы на заводе сами подумаем. Собирайся, Дема, проводи барышню.

НА СУД НЕ ЯВЛЯТЬСЯ

Двоевластие кончилось: страной управлял «социалист» Керенский, выдвинутый на пост премьер-министра эсерами и меньшевиками.

Поздно ночью правительство Керенского приняло решение арестовать Ленина, Зиновьева и Каменева — якобы за измену и подстрекательство к мятежу против законной власти. Появились призывы к населению, требующие сообщать о месте пребывания «заговорщиков», содействовать их поимке и аресту.

В кулуарах Таврического дворца распространялись самые невероятные слухи. Кто-то выдумал, что один из редакторов большевистской «Правды», бывший член Государственной думы питерский рабочий Николай Полетаев, был сотрудником царской охранки.

Услышав это от меньшевика, славившегося умением раздувать небылицы, вспыльчивый Серго Орджоникидзе обозвал сплетника мерзавцем и пообещал, если услышит еще раз что-либо подобное, набить физиономию. Но когда распространитель слуха поспешил исчезнуть, Серго все же встревожился. Он знал, что в этот день Владимир Ильич должен был перейти к Полетаевым.

Орджоникидзе немедля разыскал во втором этаже Сталина, рассказал ему об услышанной сплетне и спросил:

— Что будем делать, Коба? Сейчас поверят всякому слуху. Кому-нибудь взбредет арестовать Полетаева, А там Ленин. Надо предупредить и помочь перейти в другое место.

Вместе они пошли на Восьмую Рождественскую улицу к Полетаевым, где не раз находили приют сами.

Дверь в квартире Полетаевых оказалась запертой. На стук никто не отзывался.

К счастью, во дворе показалась жена Полетаева Анастасия Степановна. Это была удивительной души женщина, стойко переносившая все невзгоды семьи профессионального революционера и при этом остававшаяся гостеприимной и веселой.

— Вы давно меня ждете? — спросила она. — Очень рада, товарищи, заходите. У меня есть бублики к чаю.

— Спасибо за приглашение, но мы не располагаем временем, — сказал Орджоникидзе. — Нам надо кое-что у вас узнать.

Пропустив их в квартиру, Анастасия Степановна закрыла дверь на крюк и спросила:

— Вы слышали, какую чушь про моего Николая распространяют?

— Как же, одному болтуну сегодня чуть физиономию не набил, — ответил Серго.

— Значит, не верите? — обрадовалась она. — А Николай переживает. Не хотел из дому уходить. «Пусть арестуют, я на суде докажу!» Но какой сейчас суд? Насилу вытолкала.

— А Владимира Ильича куда дели? — спросил Сталин.

— Он недалеко… к Аллилуевым перешел. Mory провести вас, товарищ Коба.

— Спасибо, дорогу к Аллилуевым знаю… даже жильцом у них числюсь. Только никак не соберусь в свою комнату окончательно перебраться.

Попрощавшись с Полетаевой, Сталин повел Серго на Десятую Рождественскую.

Перейдя на квартиру к Аллилуевым, Владимир Ильич решил больше не скитаться по городу: бессмысленно это, да и небезопасно.

Обсудив свое положение, взвесив все доводы «за» и «против», он пришел к выводу, что иного пути не осталось, надо явиться в прокуратуру и потребовать, чтобы суд был гласным. О своем решении Владимир Ильич сообщил Марии Ильиничне и Надежде Константиновне, когда они пришли его проведать.

Женщины были потрясены, они обеспокоенно смотрели на Ильича, не зная, что ему ответить. Первой пришла в себя Мария Ильинична.

— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Никому нельзя сейчас доверяться. Я собственными глазами видела, как гостинодворцы избивали мастерового только за то, что он хорошо о тебе отозвался. Вас до суда не доведут, расправятся на улице.

— Но можно договориться так, что нас не поведут по улицам, — возразил Владимир Ильич. — Мы сами придем к ним и скажем: «Арестуйте нас».

— Все равно безумие! — твердила Мария Ильинична. — Вы же взрослые и умные люди, как не понимаете… если вас не убьют, то обязательно сделают все, чтобы как можно дольше не выпускать из тюрьмы…

На глазах ее выступили слезы. Владимир Ильич пытался успокоить сестру:

— Маняша, я не узнаю тебя. Ну, как не стыдно! В тебе заговорила сестра, а не здравый политик. Нас же обвиняют в измене, пойми! Это пятно на всю партию. Мы руководители. Нам нельзя прятаться. Обязаны выступить на суде и припереть клеветников к позорному столбу! Большевики всегда так поступали, даже если им грозила смерть.