Петр Капица - Завтра будет поздно

Рахья стал объяснять словоохотливому кондуктору, что такое большевики и чего они хотят. Владимир Ильич, опасаясь, как бы железнодорожник не опознал его, сидел в темном углу и, опустив голову, делал вид, что дремлет.

Не доезжая одной остановки до Петрограда, они вышли из вагона и исчезли в темноте.

Арестованного Николая Александровича комендант продержал до прихода ночного поезда из Петрограда. Под дулами револьверов Емельянова вывели из комендатуры, посадили в вагон и заперли в служебном купе.

В Белоострове в вагон с арестованными пришел унтер-офицер Смирнов. Он был членом Сестрорецкого совета рабочих и солдатских депутатов и хорошо знал Николая Александровича.

— Ты как сюда попал? — не без удивления спросил Смирнов.

— Ваше начальство загребло.

— За что?

— Повздорили малость… и об офицерском дядюшке Гречине нехорошо отозвался.

Смирнов оглядел опустевший вагон, открыл пошире дверь служебного купе и сказал:

— Беги. А я скажу, что ты раньше в окно удрал.

Емельянов выскочил из вагона в темноту.

Жена Эйно Рахьи Люли не спала третью ночь. Она дежурила в квартире своего двоюродного брата — токаря завода «Айваз» Эмиля Кальске: ходила от окна к окну в темных комнатах и поглядывала на калитку, освещенную тусклым уличным фонарем.

Эмиль эту неделю работал в ночную смену. Люли, ухаживая за его туберкулезной женой, не поднимавшейся с постели, ночи проводила в тревоге: «Не выследил ли кто их? Может, уже убиты?»

Но вот в четвертом часу ночи у калитки появились три темные фигуры: двое мужчин в длинных пальто, третий — в куртке. Один за другим они прошли во двор. Впереди был Эйно.

Люли бросилась к дверям, откинула крюк и, пропустив мужчин в дом, хотела зажечь лампу.

— Света не надо, — предупредил Эйно. — Нам хватит уличного.

Кальске жил очень бедно, у него не оказалось лишней кровати и постельного белья. Пришлось прикрыть крашеный пол газетами, а под головы положить свернутые пальто и куртки.

Улегшиеся на полу мужчины долго не могли угомониться: вполголоса переговаривались, вспоминая, что с ними приключилось в пути.

— Все же куда мог деться Шотман? — недоумевал Ленин. — Почему он не сошел с поезда в Удельной?

Шотман появился в пятом часу. Решив, что Ленин с Рахьей остались в Дибунах, он так расстроился, что вышел из вагона на одну остановку раньше, а когда спохватился, то было поздно — поезд уже ушел. Пришлось шагать пешком.

— Как же вы раньше меня приехали? — удивился он.

Ленин и Рахья, словно не было никакой опасности, принялись весело хохотать.

— Мы видели, как вас штыком в вагон подсаживали, — сказал Владимир Ильич. — Горе, а не конспираторы!

На другой день Люли поехала в Петроград, чтобы предупредить машиниста Ялаву.

Вечером, собираясь покинуть дом Кальске, Владимир Ильич отдал Шотману синюю тетрадь и предупредил:

— Берегите пуще глаза. Здесь выписки для моей новой книги «Государство и революция». Без нее мне нечего будет делать в Финляндии.

— Хорошо, — ответил Шотман. — Спрячу в потайном кармане на груди.

В путь стал собираться и Рахья. А Зиновьев вдруг принялся читать старую газету.

— Ну, а вы что же? — спросил у него Ильич.

— Мне довольно скитаться, — ответил Зиновьев не поднимая глаз. — К тому же… по одному легче будет скрываться.

Прощаясь, Ленин спросил:

— Вы действительно убеждены, что ускользнете от ищеек?

— Убежден.

На станцию Удельная пошли втроем. В зал все не входили. За билетами отправился Шотман, а Владимир Ильич и Рахья пошагали к переезду и остановились в таком месте, куда свет фонарей не доходил.

Риволовский поезд пришел точно по расписанию. Гуго Ялава, как было условлено, остановил паровоз в самом темном месте. Владимир Ильич быстро вскарабкался по ступенькам в паровозную будку.

Кочегар, покинув паровоз, сел в первый вагон. Рахья — во второй, Шотман — в третий, а Люли находилась в четвертом. Все они из окон следили за паровозом, и на всякий случай мужчины держали в карманах заряженные револьверы. При необходимости они бы подняли стрельбу. Но все прошло благополучно, поезд тронулся и пошел дальше.

Несколько освоясь на паровозе, Владимир Ильич спросил:

— А что у вас делал кочегар?

— О, рапота нелегкий, — ответил Ялава. — Надо брать дрофа с тентера, бросать в топка… держать огонь. Но вам не надо, мы сами.

Ленин не согласился с ним. Сбросив пальто, он засучил рукава и стал к топке. Пар до самого Белоострова не снижался.

В Белоострове вагоны запирались: начиналась проверка документов. Подозрительных пассажиров пограничники забирали и уводили в комендатуру. Была опасность, что они доберутся и до паровоза.

Машинист решил перехитрить пограничников. Он отцепил паровоз от состава и погнал его к водокачке, где было совсем темно.

Они набирали воду до тех пор, пока не раздались звонки.

Дождавшись последнего сигнала, Гуго Ялава подкатил к вокзалу. Там его помощник прицепил паровоз к вагонам, и они, не дожидаясь свистка обер-кондуктора, тронулись в путь.

В ТЮРЬМЕ

В камере матросы завели корабельный порядок. Цементный пол они называли палубой, стены — переборками, а камеру — кубриком. Каждое утро слышался свист и раздавалась команда:

— Вязать койки!

До завтрака все занимались мокрой приборкой, а потом начиналось перестукивание.

Тюремный телеграф работал беспрерывно. Связь была установлена с соседями слева, справа и с теми, кто находился на другом этаже. Кронштадтцев беспокоили флотские дела. Каждая весть с воли вызывала у них то шумное одобрение, то проклятия и негодование. Больше всего их возмущали действия «социалиста» Керенского, который, распустив Центробалт, потребовал арестовать всех зачинщиков июльских волнений в Кронштадте и на линейных кораблях «Петропавловск», «Республика», «Слава». В случае неисполнения приказа Керенский грозился объявить команды непокорных кораблей изменниками родины и революции.

Ликование у заключенных вызвала смелость Кронштадтского совета и команд линейных кораблей, которые с достоинством ответили министру, что никаких контрреволюционеров в своей среде они не знают, а посему арестов производить не будут. В знак пренебрежения к грозным приказам Керенского моряки почти всюду избрали в новый Центробалт своих старых делегатов.

— Вот это утерли нос! — радовались матросы.

Василий Кокорев и его товарищи путиловцы завидовали морякам, добывавшим свежие новости о флоте, сами-то они ничего не знали ни о заводе, ни о товарищах. Тюремный телеграф лишь известил о том, что рабочим под угрозой судебного преследования приказано сдать оружие.

«Неужели наши ребята подчинятся?» — думал Василий. Он беспокоился о бабке: как там она? Не пропала бы с голоду. На работу такую старую не возьмут. Хоть бы записку передать Савелию Матвеевичу.