Дмитрий Сергеев - Позади фронта [= Полевая жена]

— Вдруг кто прячется.

Он оказался прав: на чердаке скрывалась старуха немка и двое детей, мальчик и девочка. Малыши цеплялись за бабкину юбку, ошалело поглядывали на окруживших солдат и от страха не решались плакать. Старуха руками прикрывала головы детей и, быстро тараторила по-немецки. Вся сила, какая сбереглась еще в ее сухом костлявом теле, переместилась в светлые глаза, сверкающие испуганно и воинственно. Она быстро сообразила, кто старший, и обращалась только к Копылову. Он немногое успевал понять из ее слов. С трудом составил одну фразу по-немецки:

— Вер шиссен?

— Verstehe nicht! — поспешно воскликнула старуха.

— Вер шиссен? — повторил Игумнов и, подскочив к окну, выставил в улицу свой автомат. — Пах-пах-пах, — пояснил он.

Старуха, видимо, догадалась, о чем спрашивают, и начала быстро говорить, поясняя торопливыми жестами, будто боялась, что ей не позволят закончить.

Главное, что она хотела сказать, Копылов разобрал. Стрелял по ним немецкий обер-лейтенант. Он, раненый, отстал от своих и скрывался в доме. Когда услыхал, что русские близко, начал отстреливаться, но она прогнала его из дому, она не хотела, чтобы из-за него пострадали дети.

Куда-то нужно было поместить их на ночь, и Копылову пришлось уступить комнату, оставленную для себя.

Старая немка и хотела, и боялась поверить, что русские не причинят им вреда, не отпускала от себя малышей и продолжала твердить, что дети ни в чем не виновны, что она сама прогнала обер-лейтенанта из дому.

Копылов взял малыша на руки, чтобы поднять наверх, и ощутил ладонями тепло детского тела даже через вельветовую курточку. Ребенок неистово задрыгал ногами. Пришлось отпустить его. Мальчик тотчас уцепился за старухин подол.

Должно быть старуха решила, что русские хотят взять ее и детей заложниками взамен сбежавшего офицера. Теперь, когда Федор присмотрелся к ней, он понял: она не очень и стара — война и заботы прежде времени износили ее. Держалась она одним только стремлением защитить внуков. Видно, уже так полагалось: в войну заботы о детях доставались старухам.

Внизу солдаты подняли гвалт, даже многие из тех, что уже спали, повскакали. Двое настырных бойцов из отделения маскировщиков разнюхали в подвале тайник, где был замурован бочонок виноградного вина. Сейчас он стоял на полу посредине комнаты. Лейтенант Игумнов босой, в распоясанной гимнастерке — он приготовился уже спать — снимал пробу. Отпил половину стакана и оглядел притихших солдат.

— Гадость, — вынес он приговор и перекривил рот.

— Вроде кваса, — подтвердил солдат, из тех что затаскивали бочонок. Они еще в подвале вышибли пробку и проверили вкус и крепость вина.

Боец из маскировщиков — наверно, он нашел тайник, поэтому признавался другими хозяином бочонка — налил стакан Копылову. Пока Федор пил, все с молчаливым любопытством ждали. Вино в самом деле было слабое и кислое. Копылов распорядился вкатить бочонок наверх и запереть в ванной комнате.

— Завтра в обед вместо компота пойдет, — решил он. — А теперь: отбой! Всем, кроме бодрствующей смены.

— Здесь что-то нацарапано на железке, — солдат показал на металлическую пластинку, привинченную шурупами к верхнему днищу.

Надпись была выгравирована готическим шрифтом. У Копылова был трофейный карманный словарик. Многих слов не было в этом словаре, но Федор все-таки перевел. Получилось вот что: «Вино поставлено в день свадьбы Иоганна Шпельман и Инны Плюш. Надавлено из лучших сортов винограда. Бочонок должен быть опорожнен в день десятилетия друзьями счастливых супругов».

Внизу были нацарапаны еще два слова: «Ad usum», но Копылов не знал как их перевести.

Сейчас эта надпись показалась ему смешной: до срока вино не достояло трех лет: свадьба, судя по дате в углу пластинки, состоялась в ноябре 1938 года.

Копылов сам проследил, как втаскивали бочонок на второй этаж. Ему пришла счастливая мысль, и он ждал только, когда солдаты уйдут вниз. На кухне нашел пустой графин и два бокала из толстого стекла, отлитые в форме мушкетерских сапог. Вода из крана вытекала слабой струей и была ржавая. Чтобы скорее управиться, обмыл посуду вином. Потом нацедил из бочки полный графин.

Обе руки у него были заняты, и Копылов легонько постучал в дверь носком. Шура открыла сразу, она еще не ложилась, только расстелила свою постель на кушетке. Она не удивилась, увидав Копылова.

«Ждала!» — подумал он обрадованно.

— Хозяева хоть и фашисты, а не дураки: припасли нам бочку выдержанного вина — семь лет. В жизни ничего подобного не пробовал, — сказал он, свободно и ловко проскальзывая в приоткрытую дверь мимо Шурочки. Поставил на пол графин и бокалы и раскланялся. Он был в ударе, и первый в его жизни светский поклон вышел удачным, будто он с детства был приучен к изысканным манерам — так по крайней мере показалось ему самому. Он словно видел себя сторонними, но заинтересованными глазами, и остался доволен. Правда, заподозрил себя в подражании и даже вспомнил кому именно подражал — двум американским офицерам, угодившим тогда Шурочке своим бескорыстным восхищением.

— Я тоже никогда не пробовала старых вин, — призналась Шурочка, не замечая в его поведении ничего особенного.

Копылов налил вина — мушкетерские сапоги стали лиловыми.

— Прелестно! — восхищалась Шурочка, поднося бокал к свету. — Сегодня я прониклась уважением к чмошникам, — сказала она, выглянув на него поверх стеклянных ботфорт. — Во-первых, среди них есть рыцари, во-вторых, они бывают вовсе не трусами, иногда.

Он, глядя на нее, медленно сквозь губы цедил вино. Теперь он лучше разобрал вкус: вино было кислым и терпким и пахло старым дубом. Федор почувствовал, как расслабляющая тяжесть скатилась в ноги, и удивился, что действие вина такое быстрое. Голова, правда, была совсем трезвой.

Легкое опьянение прибавило уверенности в себе. Он рассказал Шуре, как пролез в ванную через окно, как пугался темноты и каждого шороха. Вытащив пистолет из кобуры, потешно изобразил, как остолбенел от испуга, когда на него бесшумно кинулась вздутая ветром штора.

Шура издали глядела на него. Она пересела на кушетку. Свет мигалки едва освещал комнату, и вся Шурочкина фигура попадала в тень. Только смеющееся лицо можно было видеть в сумраке, да светились прищуренные глаза. Да еще вспыхивало иногда отсветами пламени вино в просвечивающем бокале, который Шурочка держала на коленях.

— Вот, оказывается, какой ты смельчак. А я думала… — Она медленно отпила несколько глотков. — А вино чудесное, у него и вкус и запах превосходный. Я думала: оно такое же противное, как сильно разведенный спирт. Я ведь еще никакого вина не пробовала — только шампанское, да и то один раз.