Дмитрий Сергеев - Позади фронта [= Полевая жена]

Пилот все еще продолжал брыкаться, но уже не с прежней силой. Копылов и водитель санитарной полуторки содрали с него остатки одежды. Больше всего ожогов было на спине — во многих местах кожа вспузырилась. Нога выше колена была продырявлена осколком, кровь продолжала течь из раны. Летчик затихал, окончательно придя в себя, и только сморщился, когда его под мышки затаскивали в санитарную будку. Шурочка и Вика сели по обе стороны от раненого, приготовляя жгут на ногу. Шофер отогнал машину на прежнее место.

Низко над аэродромом взад и вперед утюжил очередной самолет: посадочная полоса была занята горящим истребителем. Игумнов, запаленный, в расстегнутой гимнастерке, матерился напропалую и пускал красные ракеты. Откуда-то подвернулась штабная полуторка. Багнюк подогнал ее близко к самолету и закрепил трос позади рамы. Прежде чем кинуться в огонь, стал под шланг, окачиваясь водой с головы до пят. Копылов натянул на себя мокрую гимнастерку и кинулся на подмогу — он еще был заряжен недавней деятельностью и не смог бы остаться в стороне.

Вдвоем, волоча за собою трос, бросились к самолету. Водитель водовозки струей из шланга хлестнул перед ними. Пламя неохотно чуть-чуть сбивалось водой. От гимнастерки валил горячий пар и хебе прилипало к телу. Багнюк руками рылся в самом огне, зацепляя канат. Пламя рывком выплескивалось из-под струи и ударяло ему в глаза. Дважды они отступали и, отдышавшись, снова кидались в огонь. Наконец, трос удалось закрепить.

Багнюк, отряхивая с себя лоскуты пламени, запрыгнул в кабину. Трос натянулся — самолет дернулся и волоком потащился по бетонному полю — позади оставалась дымящаяся дорожка, на ней выплясывали синие языки. Солдаты ведрами и лопатами закидывали огонь, но он пробивался даже через песок.

Они еще не кончили засыпать огненную дорожку, как очередной истребитель пошел на посадку. Бойцы врассыпную удирали от него — можно было подумать, что самолет атакует их.

Истребитель, брошенный на краю поля, все еще горел. В пламени четко обозначился каркас фюзеляжа и отставленные кверху шасси, как откинутые ноги мертвой птицы.

Кровь узкой полоской проступила сквозь нижнюю рубаху и мокрую гимнастерку. Рану начало саднить. Копылов, огибая летное поле, побежал к санитарной машине. Там уже стояла штабная полуторка, и Вика обкладывала примочками обожженное плечо и руку Багнюка.

Летчик, затихший, лежал на раздвижных носилках, выставленных прямо на землю, в тени машины — внутри будки была нестерпимая жара. Он весь был перебинтован и накрыт простыней. Только голова и лицо остались нетронутыми, да и то на правом виске ожог обозначился сыпью мелких пузырьков. Шура, присев возле раненого, поддерживала одной рукой его голову, другой давала ему пить из эмалированной кружки. Он уже напился досыта, но продолжал цедить воду через стиснутые губы и удивленно смотрел в склоненное над ним Шурино лицо. Потом отодвинул кружку и улыбнулся ей. Он уже примирился с ранением, входил во вкус своего нового положения и с удовольствием принимал заботы хорошенькой медицинской сестры. Чистое свежеобмытое лицо его медленно начинало бледнеть от потери крови.

Копылов с пронзительной ревностью смотрел, как раненый летчик стиснул ладонями Шурину руку и она не отнимала ее. Вика йодом смазала Копылову царапину на груди и трижды обмотнула бинтом. Он поскорее натянул на себя рубаху и гимнастерку, чтобы Шурочка и летчик не увидали, какая незначительная рана у него — мог бы и не приходить на перевязку.

— Ого! Кто это тебя так разукрасил? — спросила Шура, увидав Копылова.

— Это? — Вика пальцами коснулась подглазья Федора.

Только сейчас он почувствовал опухоль — это была метина, которую ему оставил пилот, когда они барахтались.

— Стукнулся невзначай, — объяснил он, не желая говорить правду.

— Готово, — Багнюк откинул задний борт машины. Помятая, наспех отжатая гимнастерка облепила его плечи. Из-под распоротого левого рукава выглядывал наклеенный пластырь.

Вдвоем с Копыловым подняли носилки с летчиком в кузов.

— Я поеду сопровождать, — решила Шура. — Ты подежурь одна, Вика. Мы скоро — через полчаса вернемся.

— Не успеем за полчаса, — заспорил Багнюк, усаживаясь в кабину. — Почти двадцать километров, да еще мост разбомблен, крюк будем делать — считай: сорок.

— Ну, через час вернемся! — рассердилась Шура. — Подсади.

Копылов помог ей запрыгнуть в кузов.

Полуторка запылила по краю летного поля, выезжая на шоссе.

Федор невнимательно брел через поле и попал не туда, где был штаб — в деревне все усадьбы были похожи одна на другую. В глубине сада, весь спрятанный в зелени, виднелся небольшой домишко. Под домом — гараж, в нем стоял исправный мотоцикл. Ограда была повалена, и на земле отпечатались следы гусениц.

На нижнем этаже было перебуторено, пол и подоконники засижены голубями. На втором этаже — туда вела внутренняя деревянная лестница — находилась всего одна комната. Зато в ней почти ничего не было тронуто, даже зеркало в гардеробе уцелело.

Видимо, в комнате и прежде жил мужчина: на столике лежала пачка лезвий для безопаски, в алюминиевом стаканчике — необмытая кисть с присохшей мыльной пеной, на полу валялся старый журнал мод, и у одной хорошенькой манекенщицы цветным карандашом были подрисованы усы.

В зеркале Копылов увидел, что синяк под глазом стал разноцветным, а гимнастерка во многих местах прожжена до дыр, будто обрызгана кислотой.

Его старая, зимняя, гимнастерка осталась среди вещей Катерины.

Солдаты из взвода Игумнова и отделения маскировщиков обедали в саду, примостив под яблонями самодельный стол из досок. Катерина подавала миски с борщом через открытое окошко. Мальчик и девочка вертелись тут же посреди солдат. Пожилой боец, которого утром за что-то распекал старшина, вытянув под стол сухопарые ноги с тощими икрами под накрученными обмотками, учил пацана русским словам:

— Хлеб, каша…

— Хлеб, каша, — повторял тот, улыбаясь.

Из-за спины Катерины озабоченно выглянула старуха немка. Она уже приладилась к месту — помогала на кухне мыть посуду.

В столовой сидели только Брызгалов и Битнев. Распаренные после еды, они посасывали прохладное вино — вчерашний трофей. Катерина каждому щедро зачерпывала по полной кружке.

Копылов подошел к кухонной двери. Катерина заметила его.

— Нужно переодеться, — сказал он, показывая прожженные дырки на груди.

Она без интереса поглядела на мокрую гимнастерку, на синяк под глазом.

— Наверху, — сказала она и забренчала черпаком в опустевшем котле.

Довольный, что обошлось без лишних разговоров, он поднялся наверх. Комнату Катерины узнал сразу: в ней было прибрано, и кровать была застлана линялым от стирок армейским одеялом.