Алексей Югов - На большой реке

И, конечно, никому даже и в голову не пришло, что причиной едва ли не смертельной болезни главного инженера гидроузла была всего лишь одна капля кротонового масла, впущенного рукой Сатановского в консервы.

И много бед затаено было в этой одной-единственной капле масла! А главнейшая из этих бед была та, что в силу установленного на гидроузле порядка теперь, когда Рощина не было, а главный инженер выбыл из строя, главою всего строительства стал Кусищев.

Андриевского спасли. Но к возвращению Рощина из его «десятидневки» Николай Карлович был еще настолько слаб, что едва лишь способен был сделать несколько шагов по коридору больницы.

Сегодня Клава была не в «клеточках». Игорь застал ее не врасплох, и она успела принарядиться: голубая вязаная кофточка; синяя плиссированная юбка; туго охватывающие полные, упругие икры капроны; лакированные «лодочки» на высоких каблуках.

Тронутые крупной завивкой, черные, здорового блеска волосы красиво ниспадали ей на плечи.

Было воскресенье.

Встретиться они условились накануне. Поэтому Клава заранее приготовила все к чаю, и ей не нужно было отвлекаться по хозяйству.

Игорь сразу начал с того, что попросил у нее прощения за обиду, которую он невольно нанес ей тогда, в Доме культуры.

Тонкая ее бровь наплыла болезненно-гневной морщинкой к переносью. Но, увидав жалкое выражение виновности на лице Игоря, Клава только тряхнула гордо головой и сказала:

— Ну, а что ты уж очень винишь себя? Матери все одинаковые. Не мог же ты ей при всех сказать: «Нет, мама, я не сяду с тобой, хочу сесть с Клавой Хабаровой!» Я не обиделась — поняла.

Игорь был растроган.

— Какая ты умница! А все-таки знаешь, что она сказала о тебе?

— Откуда же мне знать?

— «Какой прелестный дикий цветок!»

Клава улыбнулась сквозь строгость.

Игорь сказал: — В общем она, быть может, и неплохая старуха,

моя мама. Но у нее множество идиотских предрассудков.

— Игорь! Как тебе не совестно так о своей матери говорить?

— А чего я, собственно, сказал? Вот еще! Она

же ничуть не жалеет меня: «Только через мой труп». Это она мне сказала, когда я заикнулся, что хочу жениться на тебе.

Они стояли у окна лицом друг к другу и разговаривали.

Глядя на нее, он почувствовал, как безнадежная тоска-ревность, и не к какому-то одному, определенному мужчине, а к неизвестному, который, быть может, завтра же отнимет эту девушку у него, станет ей мужем, стиснула его сердце. Как понял он в этот миг выражение: «Свет не мил!»

— Клава! — тихим голосом сказал он. — Я что-то устал. Я присяду.

— Ты не заболел ли? — тревожно спросила она.

— Нет, я так просто. Вот посижу — пройдет.

Он опустился в изнеможении на диван и прикрыл ладонью глаза. Вдруг он услыхал ее сильный и легкий шаг и почувствовал, что она стоит перед ним. Он поднял лицо.

Она слегка откинула его голову ласковым и в то же время властным движением.

— Слушай, — сказала она, — ты любишь меня?

— Клава!

— А я давно знаю, что люблю тебя. И никогда никого я до тебя не любила. И не надо мне, чтобы обязательно выйти за тебя замуж. Пусть не боится твоя мама! Я люблю, и все!

Она властно поцеловала его...

Вскоре после этого дня мать Игоря суровым упреком встретила Сатановского:

— Я так вверилась вам, а вы знаете, что он на днях мне преподнес?

Тот понял, что речь идет об Игоре.

— Да?

— Он прямо заявил мне: «Мы с нею — муж и жена. В конце концов разве я не могу быть самостоятельным? Я инженер. Если ты не дашь согласия, мы уедем с нею, и все».

Августа Петровна заплакала.

Сатановский стал утешать и успокаивать ее.

— Да полноте вам! — говорил он. — Что особенного случилось? Ну, ваш беби сошелся с девушкой. Но, уверяю вас, отсюда еще далеко до официального брака. И я клянусь вам, что этого никогда не будет!

— Вся моя надежда на вас!

И друг семьи вскоре оправдал ее надежды.

Первая заметила это не мать, а Клава. Сначала она заметила, что Игорь стал тревожным, странно-пугливым, — вздрагивал от стука упавшей чайной ложечки. У него временами назойливо и неприятно подергивались ноздри и верхняя губа. Однажды, заметив это, Клава сказала ему:

— У тебя насморк! Забыл платок носовой? Возьми мой.

Он обругал ее дурой и зло оттолкнул. Она заплакала. Он хмуро и безучастно слушал ее плач. Потом порывисто встал, молча поцеловал ее руку и вышел.

После этого долго не приходил. Затем позвонил как-то ей на работу: «Приду. Останусь у тебя».

И действительно пришел и остался. И всю ночь боялась она, что услышат соседи: Игорь почти до утра громко, хвастливо говорил, говорил, говорил. То хвастался своей непомерной силой: кинулся ни с того ни с сего поднимать себе на спину, как грузчик, тяжелый платяной шкаф; утверждал, что ему ничего не стоит расшвырять хоть целую ватагу парней, что он в одиночку может своротить и сбросить в Волгу десятитонную пирамиду, и тащил Клаву сейчас же, немедленно, — а было уже около двух часов ночи! — пойти с ним на дамбу, где все еще под шубою снега, как белые палатки, стояли неизрасходованные на перекрытии пирамиды.

— Игорь, перестань. Ты что, пьян? Зачем мы пойдем туда? Вот, скажут, сумасшедшие, да и далеко: почти десять километров, — пыталась она его образумить. — Я устала, Игорек!

— Чепуха! Я донесу тебя на руках!

Он схватывал ее на руки, как ни сопротивлялась она, и, крепко стиснув, начинал почти бегать с нею взад и вперед по комнате. Напрасны были ее попытки успокоить его. И она впрямь изумлялась этому взрыву чудовищной силы у него, такого изнеженного и хрупкого.

А между тем пьян он не был. Дыхание было чистое.

Измучившись, опасаясь, что он душевно заболел, едва-едва уговорила она его под утро лечь в постель.

И тогда началось иное.

Заснуть Игорь не смог. Стонал и хныкал, ногтями раздирал себе грудь, извивался, как раздавленный червь, молил Клаву убить его.

— Я мерзок, о, ты не знаешь, как я мерзок, Клава! Мое дыхание заражает воздух! Убей меня!..

Только около десяти часов утра заснули они: он — вычерпав дотла все свои душевные и телесные силы в загадочном для нее приступе возбуждения, она — изнемогшая от слез, обессиленная от возни с ним.

На работу Клава не пошла: она боялась оставить его в таком состоянии.

Все такой же удрученный, расслабленный, Игорь попросил крепкого чаю и пил, пил его, пока не пришел в такой вид, что мог выйти на улицу, не возбуждая удивления прохожих.

— Что с тобой было, Игорь, родной мой? — спросила Клава.

— Не нужно, Клава, ни о чем не нужно расспрашивать меня, если ты любишь меня хоть сколько-нибудь! Больше этого не повторится! И никому ни слова. Иначе я погиб. Это вроде опьянения. Я ездил в город. И там один человек уговорил меня попробовать. Какая же это гнусность! Ты видела, каково мне было? Ну вот, клянусь, что никогда больше!..