Алексей Югов - На большой реке

Кысину срочно пришлось «перебазироваться» на правый берег.

Котлован оглушил его. Оглядевшись, «кор» избрал своим «капе» прорабку третьего участка. За телефоном в это время сидел-надрывался начальник участка Бедианов.

Кысин стал слушать.

Это были тяжелые дни котлована. Забои все углублялись, пошли мокрые грунта́ — тяжелая черная глина. Экскаваторы стали вязнуть, крениться, садились «на брюхо». Бревенчатые щиты, что подбрасывали под гусеницы, ломало как спички, и обломки вминало в землю.

— Тонут экскаваторы! — кричал в телефон Бедианов, худой, небритый, со злыми черными глазами мужчина. В нетерпении и гневе он постукивал кулаком по столу, отчего иссиня-черные и жестко упругие волосы его с развалом на два крыла раскачивались надо лбом, как пружины.

— Вчера номер шестой утонул!.. — кричал начальник участка.

И вот это «утонул» и попало в настороженное ко всякой сенсации ухо Кысина. Он подошел к одному из десятников.

— Кто там у вас утонул? — спросил он. — Я корреспондент. — Он стал доставать свое ко́ровское удостоверение.

Десятник махнул рукой.

— Верю, — сказал он мрачно. — Доценко вчера свой экскаватор утопил.

— Как? — вскинулся Кысин. — Так это же сотни тысяч рублей, а то и весь миллион!

— Да, конечно... — согласился десятник. В глазах у него затаился огонек насмешки. Он понял, кто перед ним, и решил подшутить.

— Доценко? — спросил нетерпеливо Кысин, записывая.

— Точно.

Короче говоря, итогом этого стремительного интервью была заметка, переданная Кысиным в ту же ночь по телефону. В ней говорилось в гневных тонах, что неразбериха и безответственность на котловане столь вопиющие, что на днях утоплен был экскаватор, электроагрегат огромной мощности. Государство понесло колоссальные убытки по вине экскаваторщика Доценко и руководителей третьего участка.

В редакции усомнились. Запросили Лощиногорск. Все объяснилось. И ловец сенсаций срочно отбыл в Москву, к великому удовольствию остальных представителей печати.

— Меня отзывает Москва, — с каким-то таинственным и горделивым намеком говорил он, прощаясь. — Не печальтесь, милуша: мы еще закрутим с вами первую турбину, дадим стране ток!..

Девушки котлована, обе смены — уходящая и заступающая, — пестрым, ярким цветником рассыпались на утреннем пригреве, у дощатой будки прорабской.

Среди них одна, на вид лет шестнадцати, резко выделялась своей одеждой: все были в коротких цветастых платьях, она же в синих шароварах и в голубой тенниске.

Орлову почудилось в ней что-то знакомое. Несколько раз он высовывался из окна кабинки и всматривался, но издали признать не мог.

Но вот началась пересменка, он остановил экскаватор, выпрыгнул на песок и быстрыми большими шагами взбежал к прорабке.

И вовремя.

Возле новенькой девушки уже «давал круги» прораб Паскевич.

Это был рыжий, стриженный под машинку, с мослатой головой и веснушчатым лицом рослый детина. Придирчивый и злой в работе, бесстыдный сквернослов — особым наслаждением его было сквернословить при женщинах, — Паскевич изводил девушек котлована. Он считал себя начальством, да к тому же и мужчиной неотразимым, а потому полагал, что может осчастливить каждую.

Вот этот самый Паскевич и кружил сейчас возле новенькой, засматривая на нее то с одного, то с другого бока.

Девушка в лыжных шароварах уже несколько раз, нахмурясь, отворачивалась от него. Но он вновь и вновь попадался ей на глаза и заговаривал.

Наконец, неслышно подойдя к ней сзади, он громко, с подмигиванием проговорил:

— Эх, взял бы да и понес такую корзиночку одной рукой, как с цветами!..

И, сказав это, он поддел пальцами ее связанные кончиками косы. Она отпрянула и гневно оттолкнула его руку.

— Смотрите!.. Я вас!.. — И сжала кулак.

Тут он обошел ее близко сбоку и вдруг внезапно обнял ее и со страшной силой притянул к себе.

— А я ведь думал, что ты...

Но что он думал, досказать ему не пришлось. Его сильно тряхнуло. Он почувствовал, что подошвы его не достают земли. Так было с ним однажды, когда он, сорвавшись, повис на стреле подъемного крана, зацепившись спецовкой.

Теперь он повис не на стреле, а на руке Орлова.

Девушка отбежала. Это была Светлана Бороздина.

Орлов поставил Паскевича наземь.

— Вот что! — внушительно проговорил он. — Я давно до тебя добираюсь. И чтобы в последний раз. А если ты ее хоть глазами тронешь, то... Да ты меня знаешь!

Он отпустил Паскевича.

Паскевич примирительно, но с обидой в голосе бормотал шепелявя:

— Ну, чего ты накинулся? Кто она тебе: дочь, сестра?

— Сестра! — вырвалось у Орлова. И тотчас же он понял, что это хорошо, если Светлану прораб будет считать его родственницей.

Паскевич недоверчиво мотнул головой.

— Дурак ты! — сказал с добродушным презрением Василий. — Если материной сестры дочь, так кто она мне? Понял?

— Двою-рро-одная... — туго ворочая языком, проговорил Паскевич.

— Ну вот, понял-таки! — с угрюмой насмешкой молвил Орлов. — Да, двоюродная. А спрошу как за родную!

С этой встречи все на котловане стали считать Светлану двоюродной сестрой Орлова.

По отлогой дороге в котлован съезжались «МАЗы» утренней смены.

— А вот и «мазаи» начинают собираться, — сказала, улыбнувшись, суровая видом и как будто постарше остальных девчат Любовь Кирюшина.

У Дементия Зверева, пожалуй, нет особой деловой надобности стоять сейчас возле этой девушки. Он понимает это, он смущен. Смущена и она. Всегда находчивый, он сейчас ничего не может спросить.

Она прикусывает зубами губу строгого рта, слегка шершавую от ветра и зноя, и молчит. «Ушел бы уж поскорее, а то девчата будут смеяться!» — думает она.

Зверев набирается смелости и на низких, басовых нотках, чтобы похоже было на дружескую шутку, говорит:

— Да нет, Люба, сегодня вы явно чем-то недовольны.

— А почему? — возражает она. — Нет, я всем довольная.

— А отчего у вас эта морщинка меж бровей? — Зверев ногтем мизинца касается своего межбровья.

Она рассмеялась прикрыла губы уголочком повязанного на шее платка.

— А она у меня извеку. Мама — и то иной раз на эту морщинку рассердится, когда я брови сдвину. Ну, говорит, опять собрала всех своих сродников!..

И опять оба смолкли.

«А есть в ней что-то кержацкое», — подумалось Звереву. Он и не знал, насколько близок к истине: Любовь Кирюшина была из старинной старообрядческой семьи.

Ее окликнула Таня Кондрашина, сменный прораб новой смены, и девушка убежала.

Чуть позднее, обходя экскаватор вместе с парторгом котлована, Дементий Зверев сказал:

— Редакция просит у меня очерки-портреты лучших девушек котлована. Я дам сменного прораба Таню Кондрашину.