Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

При слове «полиция» в глазах мальчика мелькнул испуг. Он же все видел: пришли какие-то люди в черном и увели «дядю Илие», которого он привык встречать в коридоре по нескольку раз в день. За все пять лет своей жизни он, конечно, не видел ничего подобного, он не мог этого понять и сразу же уцепился за свое волшебное слово:

— Почему?

— Его забрала полиция, — повторил я. — Смотри картинки…

— А что такое полиция? — спросил Тудорел.

Ну что я мог ему сказать?..

— Полиция — это полиция, вырастешь — поймешь. У тебя еще есть время понять, что это такое…

Мальчик растерянно смотрел на меня и вдруг заплакал. И мне тоже стало ужасно тоскливо. Я чуть было не разревелся вместе с ним. Раньше, когда этот паренек смотрел на меня своими ясными, счастливыми глазами, у меня всегда поднималось настроение. А теперь в глазах его появилось новое выражение, которого я никогда не видел. И мне стало ужасно грустно. Я и сам не понимал почему. Может быть, потому, что Тудорел тоже изменился. Проклятая полиция — мальчика они могли бы оставить в покое!

В комнату, которую занимал Бутнару, въехал другой жилец. Уборщица сказала, что он тоже писатель. Его зовут господин Бузня, и он хороший человек. И бедный Бутнару был хороший человек. Как жаль, что его арестовали. Два года назад полиция арестовала господина Захареску из седьмой комнаты. Он будто бы кого-то убил. А он был хороший человек. Однажды он принес для котенка котлету, завернутую в бумажную салфетку. Где-то он теперь? Надо надеяться, что его выпустили. Бутнару тоже выпустят. Он писатель и хороший человек. Новый писатель из двенадцатой комнаты, господин Бузня, ничего не пишет. У него даже нет бумаги на столе — только папиросы. И все время валяется в постели. С тех пор как переехал, он лежит в постели одетый и ничего не делает. Она думала, что он больной, но он сказал, чтобы она не беспокоилась — он растет. С ним это иногда случается: он ложится в постель и вырастает на один-два сантиметра. Сейчас у него рост сто восемьдесят шесть. Она никогда не видела, чтобы взрослый человек продолжал расти. Пусть растет себе на здоровье. Если бы заболел, ей было бы жалко, — он хороший человек. И Бутнару был хороший. И Захареску. Слава богу, что на свете так много хороших людей. Удивительно, что не все это понимают. Взять хотя бы полицию. У них там тоже хорошие люди. Все-таки они арестовали Захареску и Бутнару. Может быть, на них наговорили? В полиции за это платят деньги. Наш швейцар, господин Григориу, получает триста лей в месяц за наблюдения и подозрения. А господин Григориу неплохой человек. Он сам штопает себе носки, потому что у его жены больные глаза.

Пока уборщица говорила, я смотрел в окно и наблюдал за новым писателем. Утром я видел его вблизи, когда он проходил по коридору: очень высокий, с развинченным телом и длинными руками; лицо смуглое, тощее и очень серьезное, глаза черные и острые… Странный тип. Теперь он лежал на своей койке, положив ноги на стул, так как они доходили у него чуть ли не до дверей. Интересно было бы узнать, кто он на самом деле? Конечно, не писатель. Взломщик? Карточный шулер? Спекулянт валютой?

Он все же оказался писателем и журналистом, и я познакомился с ним довольно близко. Сначала я познакомился с другим журналистом из общества «Друзья СССР». Это был довольно известный журналист — я встречал его фамилию во всех левых еженедельниках, которые выходили легально за последние годы. Их было не так уж много. Скорей всего, это был один и тот же еженедельник, но, так как его все время запрещали, он выходил каждый раз под другим названием. После запрещения «Bluze albastre» вышел еженедельник «Momentul». Цензура его запретила, и тогда сразу же вышла «Umanitatea». Потом ее закрыли, и начал выходить «Echipa». Потом «Așa». И во всех этих изданиях я встречал подпись Александру Захария. Когда мне сказали, что он придет ко мне в один из ближайших дней, я очень удивился. Зачем я ему понадобился? Я всего-навсего студент, да еще «бобок» [68] Студент младшего курса (жарг.) . , и первый год в движении — чем я могу быть ему полезен?

Захария пришел под вечер. Это был тихий и бледный молодой человек в больших роговых очках. Он знал историю нашей массовки и сказал, что написал об этом статью, которая лежит в редакции одной демократической газеты. Но они ее не печатают. У них нет уверенности, что арестованные студенты не коммунисты. Они там в редакции все за демократию. За соблюдение конституции и законности. Но если полиция арестует коммунистов — это их не касается. Ведь коммунисты сами говорят, что они против конституции и буржуазной законности. Пусть сигуранца делает с ними все, что угодно. Это, конечно, незаконно, но поскольку они сами против конституции…

Захария говорил с горькой усмешкой, очевидно не в первый раз. Потом он спросил, владею ли я русским языком. Ну конечно — я ведь родился на Дунае, в Вилково. В таком случае он мне завидует. Он знает французский и немецкий, немножко английский, по-русски ему известно только два слова: «Здрасьте, товарищ». Он искал самоучитель и не нашел. Один букинист продал ему книгу, по которой можно изучать язык, — он мне ее сейчас покажет.

Я все понял: он хочет, чтобы я учил его русскому языку. Я догадывался и зачем это ему понадобилось — он едет в Москву. Общество «Друзья СССР» собирается послать туда делегацию, — очевидно, Захария едет с ними. Но о таких вещах не рассказывают.

Тем временем Захария открыл портфель, и я увидел довольно-таки пухлый том в зеленом переплете: «Адресно-справочная книга «Москва» на 1910 г.».

— Москва, — торжественно сказал Захария, положив книгу на стол.

— Это старая Москва, — сказал я.

— Все-таки Москва, — сказал Захария. Даже сквозь очки видно было, как загорелись его глаза. В эту минуту он был чем-то похож на Тудорела.

Потом мы сидели за секретером и листали вместе справочник. Слева от нас за окном мерцала электрическая пыль рекламных огней. Там шумел, сверкал огнями разгоряченный душной летней ночью, вином, музыкой Бухарест. Город с немощеными переулками и мраморными дворцами в ложноантичном стиле, город, где на одной и той же улице продавали прелую кукурузную муку для мамалыги и устрицы с шампанским. Но мы были далеко. Мы листали московский справочник, вышедший четверть века назад, и бледный молодой человек в роговых очках повторял за мной по слогам, запинаясь, как первоклассник: «Шабо-лов-ка… Ар-бат… Пок-ровс-ки-е во-ро-та…» И каждое название звучало как в сказке. И каждое русское слово было заклинанием.

Захария стал приходить ко мне каждый день. Он делал успехи. Все, что мы вычитывали в справочнике, он запоминал и мог повторить без запинки. Он знал, что «Покровские ворота — от Чистых прудов до Покровского плаца», «Стромынская площадь — от Сокольнического шоссе и 4-й Сокольнической ул. до Б. Бахрушинской и 5-й Сокольнической ул.». Он говорил, смеясь, что, как только приедет в Москву, обязательно выяснит, делаются ли еще там «ГИЛЬЗЫ ИСАНУЖАНОВА», которые «не рвутся по швам», и оправдало ли себя «Новое изобретение 1910 г. — сухой квас»…