Илья Константиновский - Первый арест. Возвращение в Бухарест

Ну а потом куда? — подумал я, глядя на рекламные щиты бухарестских магазинов, попадавшиеся все чаще на шоссе. Как я найду Анку, Раду и остальных? ПОСЕТИТЕ ГАЛЛЕРИ ЛАФАЙЕТТ — КАЛЯ ВИКТОРИЕЙ, 5. Адрес «Галлери Лафайетт», конечно, не изменился. Но у моих товарищей никогда не было постоянного адреса. Раду даже в общежитии кочевал из одной комнаты в другую и никогда не имел своей койки. Начать поиски с общежития? С таким же успехом я мог бы искать его в мансарде дома, где мы вместе скрывались от ареста. У меня не так уж много времени — вечером мы должны выехать обратно, в штаб фронта. Как мне разыскать всех за один день? ПОСЕТИТЕ ГАЛЛЕРИ ЛАФАЙЕТТ!

Паша Фрумкин старательно читал по слогам каждый плакат.

— Что за гал-ле-ри? — спросил он.

— Парижский универсальный магазин «Галлери Лафайетт», — сказал я. — Ты никогда не слышал?

— Зачем рекламировать в Бухаресте парижский магазин? — спросил Паша.

— Этот находится не в Париже, а в Бухаресте, на Каля Викторией. Я тебе его покажу. В Бухаресте во всем подражали Парижу. Там это есть, вот они открыли и в Бухаресте «Галлери Лафайетт» — универсальный магазин.

И я добавил мысленно: самый большой, самый модный, все как в Париже, последние парижские новинки в ста шагах от мутно-грязной Дымбовицы, от ее мостов, под которыми живут те, у кого нет двух лей на оплату места в ночлежке — она тоже помещается неподалеку, в пяти минутах ходьбы от витрин «Лафайетт»…

Резкий скрип тормозов вернул меня к действительности. Машина остановилась на главной улице бухарестского пригородного местечка Андронаке, и я увидел дома, похожие на ящики из-под мыла, полосы травы и грязи между шоссейным полотном и тротуарами и длинный ряд военных грузовиков, бронетранспортеров, орудий, увешанных букетами цветов, что уже успели поднести красноармейцам местные жители. Игорь остановил машину, чтобы узнать, идет ли стоящая здесь колонна в Бухарест. Корреспонденты ушли с ним, и я остался один со своими мыслями. Я вспомнил, что когда-то бывал в Андронаке, и, глядя теперь на дома, лавки и пышно-наивные вывески, подумал, что здесь все осталось по-старому. Галантерея, скобяные товары, табак, — каждая лавка расположена рядом со своим двойником и конкурентом, каждый дом построен с величайшим презрением к остальным, фасады выкрашены в разные цвета, втиснуты как попало один в другой. Я заглянул в засиженную мухами витрину: манекен, похожий на труп, держал в руке зонтик, примус покоился на подушке с набивным рисунком, среди разноцветных мотков ниток, воротничков, пуговиц на толстой пачке каких-то брошюр спала черная кошка. «Дракула», «Граф Монте-Кристо», «Винету» — прочел я заголовки на брошюрах, разбросанных по всей витрине; эти романы в выпусках издавались еще в мое время — неужели здесь ничего не изменилось?

Игорь вернулся к машине повеселевший и довольный.

— Дорога впереди свободна, — сказал он. — Главная колонна войск идет с севера из Плоешти, а мы въезжаем в город с востока.

— Жаль, что и мы не едем с севера, — сказал майор.

— Какая разница? — спросил один из корреспондентов Совинформбюро.

— Для вас — никакой. Вы так или иначе напишете свои два абзаца. А мне нужен материал для очерка.

Когда все расселись, чтобы ехать дальше, обнаружилось, что исчез Санадзе. Пришлось задержаться, искать его по всей улице, пока кто-то не догадался заглянуть в парикмахерскую. Санадзе был там. Он сидел в кресле уже выбритый, напудренный, а парикмахер, маленький, с блестящими младенческими глазами, но совершенно лысый, почтительно кружился вокруг него, шипел пульверизатором и выливал ему на голову и гимнастерку целый флакон одеколону.

Андронаке остался позади. Перед нами был Бухарест со своими прямыми как линейки пригородными улицами и переулками — весь занавешенный призрачной голубой дымкой, весь серо-стальной, однообразный, как будто выстроенный из одинаковых домов. У заставы стояла толпа.

Когда водитель затормозил, мы сразу же оказались в плотном окружении людей. Со всех сторон к нам бежали люди, они что-то кричали, но я ничего не слышал. Я вдруг увидел полное женское лицо с ямочками на щеках, и все остальные лица превратились для меня в пятна. Это Розика, Розика, рыжая студентка, с которой познакомил меня когда-то Неллу. Не может быть! И все-таки это она, совсем не изменившаяся, пожалуй только располнела. Ну, она и тогда не была худенькой. Пожалуй, и волосы ее потемнели, стали медно-красными.

— Розика! — крикнул я в толпу. Она растерянно оглянулась, не понимая, кто ее окликнул, и я окончательно уверился, что это она.

Розика! Розика! Вот она здесь, рыжая, добрая Розика, у которой прятался Неллу. «Она, конечно, ужасная мещаночка, — говорил он, — но я не обращаю на нее внимания…» Может быть, она знает, где Неллу? Наверное, знает. Ведь она пришла встречать Красную Армию. Она не изменилась. Ну конечно же знает…

— Товарышь, бине аць венит, товарышь! [106] Добро пожаловать, товарищи! (румынск.) — Руки со сжатыми в антифашистском приветствии кулаками среди рук с цветами, с маленькими флажками. Десятки рук тянулись к нашей машине, майор и растерянный водитель кое-как отвечали на рукопожатия, остальные были заняты — они выстроились по бортам «доджа» и лихорадочно щелкали фотоаппаратами.

— Розика, где Неллу? — Я старался перекричать толпу, пока наконец она меня увидела и, по-видимому, узнала, потому что ямочки на ее щеках еще больше расширились. — Неллу в Бухаресте? — крикнул я, сложив руки в рупор.

— Да, да, Неллу здесь! — ответила Розика, силясь пробиться поближе к машине. Она что-то говорила страшно быстро, так что я едва мог разобрать отдельные слова. Ну конечно же она ни капельки не изменилась.

— Ваша старая знакомая? — спросил майор.

— Ох, Вылкован, Вылкован, — щебетала Розика. — Помнишь, я говорила всегда… помнишь? Придет Красная Армия… Я знала, я была уверена…

— Что она говорит? — спросил майор.

Я машинально перевел слова Розики.

— Это правда? Она говорила?

— Да, правда.

— Очень интересно, — сказал майор и полез в сумку за блокнотом. — Приятно, что здесь были такие люди, борцы… Как ее зовут?

— Розика, — сказал я растерянно, вспоминая ее розовый атласный капот и как она болтала, уплетая пирожные: «Немецкие солдаты выкинут красные флаги и повернут танки против Гитлера… Я жду Красную Армию, а вы разве не ждете?» Мне хотелось остановить майора, объяснить ему, что не нужно ничего записывать, тот факт, что она так говорила, еще не доказывает, что она была борцом, но я молчал и не знал, с чего начать. А майор продолжал писать, его воспаленные ночным маршем глаза блестели — он видел ликующую толпу, женщину, которая всегда верила в Красную Армию. Ну как я мог объяснить ему, кто такая Розика и что все не так просто?