Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— У кого еще есть какие вопросы? Спрашивайте. Отвечать будем на все сразу!

— Правильно, правильно…

— Много неясно, надо спросить! — слышались голоса.

— Спрашивайте! — Сапарбай, не садясь на место, стоя ждал вопросов. — Ну, не робейте, и чтобы потом вы не говорили, что не знали!

Суетливый Мендирман начал стыдить людей:

— Ой, что вы за люди! Что же вы не спрашиваете, а сами говорите, что вам многое неясно? А ведь когда вы разойдетесь отсюда, то окажется, что каждый из вас и силен и смел, как лев… Давайте спрашивайте все, что надо спросить… пока с нами с глазу на глаз товарищ, прибывший из центра…

— Эй, Мендирман! — выкрикнул Омер. — Ты сам первый, выйдя отсюда, становишься девом… Чем поучать других, лучше сам скажи что-нибудь дельное…

— Э-э! Вы думали, что я не скажу, Омеке! Скажу: тяглом мы называем, как я понимаю, лошадей и быков… А если мы отдадим тягло в общину, то как мы, дехкане, будем жить? Это первое! Вы сказали тут, что кому не понравится в артели, тот может в конце года выйти из нее. С этим мы согласны. А если кто пожелает выйти в середине года, а не в конце, то имеет ли он на это право и весь ли скот ему будет тогда возвращен? Это второе! Разрешается ли, чтобы из одной семьи вступал в члены артели один человек, а остальные оставались, как прежде, и наделят ли их землей? Это третье!

Кто-то крикнул:

— Мендирман, хватит, приостанови свой счет!

— Все, кончил!

Задавались еще вопросы, но, хотя их и задавали разные люди, все они, по существу, сводились к трем вопросам Мендирмана. Кажется, все вопросы были уже заданы, люди начали успокаиваться, как вдруг старуха плотника, из десяти слов слышавшая кое-как одно, неожиданно воскликнула:

— А-а, дорогие мои, а что же вышло из того разговора, что женщин будут сдавать на общее пользование?

Народ разом засмеялся. Даже Карымшак, с самого начала не поднимавший нахмуренных бровей, сейчас от души рассмеялся и после этого стал выглядеть повеселей. Самтыр встал с места, чтобы ответить на вопросы. Конечно, не на все из них он смог дать точные, ясные ответы, ведь многое он сам еще как следует не знал. На вопрос Мендирмана о том, можно ли уходить из артели в середине года, он запнулся, помолчал и потом неуверенно ответил, что каждый человек может уходить из артели по своему желанию, когда ему захочется. После Самтыра слово взял Саламат-уулу и многое прояснил из того, что Самтыр сказал не вполне точно.

— Товарищи! — обратился он к народу. — Дехкане должны твердо решиться на такой шаг, как вступление в артель, чтобы потом думать не о выходе из нее, а о работе, о своей будущей жизни. Это не дело, если мы будем то вступать, то выходить, то снова вступать в артель. Так никакое хозяйство не пойдет у нас на лад. Только когда все члены артели будут так едины, что все головы будут выходить из одного воротника, а все руки — из одного рукава, тогда только можно ожидать, что хозяйство наше будет расти и богатеть. В этом и сила артели: что не под силу одному, не под силу двоим — под силу многим! Не в одиночку надрываться, а общими усилиями улучшать жизнь — вот наша задача!

Саламат-уулу на минуту замолчал, приглаживая волосы, и закончил свою речь словами:

— Да здравствует советская власть! Да здравствует партия коммунистов, ведущая всех трудящихся крестьян по пути к новой жизни! Все трудящиеся крестьяне, поддержим великий призыв партии и правительства!

После Саламат-уулу взяли слово Осмон и Джакып. Они добровольно записались в члены артели.

Еще вчера Шарше хорохорился перед братом Мендирманом, доказывая ему, что завтра он первым запишется в артель, чтобы подать пример беднякам. Мендирман отвечал ему на это:

— Ты поступай как хочешь, а я не могу записвыаться первым… Я не хочу ради того, чтобы показать себя и ударить себя в грудь кулаком, остаться пешим… Если тебе так не терпится, записывайся первым, а я буду вместе с другими.

Однако Шарше сегодня так и не показал примера беднякам. Смирно сидит почему-то «рваношубый».

После Осмона и Джакыпа выступил Бозгунчу.

— Сапаш! — обратился он к Сапарбаю. — Ты ведь хорошо знаешь своего брата, говорить я не мастер, с малолетства с серпом в руках. Я думаю, что то, что начинает сама советская власть, не во вред беднякам, — запиши меня. Но только одно смущает меня. — Бозгунчу неторопливо потрогал губы. — Был один человек у нас. Хотя бороды у него всего пять волосинок, но он уже считался отцом беднякам и батракам… Обычно он горластый был, расходился, как кой-ташский буран, а сегодня его словно подменили, или он стыдится кого? Сидит и носа не показывает!

Все рассмеялись, ясно было, что Бозгунчу имел в виду Шарше. Со всех сторон послышались насмешливые голоса:

— Э-э, это сегодня самый смиренный человек!

— А говорят, что наш батрачком уехал вчера к казахам!

— Вон оно что, то-то я думаю: почему это сегодня не слышно нашего Шаке!

Дальше уже терпеть было невмоготу, и Шарше вскочил, вытягивая руку:

— Потише, товарищи! Батрачком никуда не уезжал, он здесь! И он вовсе не прячет нос! Наоборот, он следит за тем, как ведут себя люди на собрании. Разве он сможет остаться в стороне, нет! Мы оба с братом записываемся в артель! Все чернопятые, живущие землепашеством, вступайте в артель!

После призыва Шарше в артель записались Чакибаш и Омер.

Курман пришел нынче на собрание пьяным. Поначалу он никому не давал покоя своей болтовней.

— Ну-у, не-ет! — едва выговаривал он, порываясь вперед и расталкивая людей. — Без меня ар-артели не будет. Я сам начну!.. — Вскоре он, как сраженный, свалился на землю и уснул. Сейчас, когда народ зашумел, Курман проснулся. Хмель уже выветрился, слова людей слышались ясно и четко. Курман тряхнул головой, озираясь по сторонам, словно он не узнавал, где сейчас находится. До этого ему приснился сон, будто бы какой-то большой аил откочевывал на далекое джайлоо. Скот уже отогнали, и теперь уходил караван с домашней поклажей. Курман ехал на комолом черном быке, и вдруг этот бык попадает в трясину. Откуда ни возьмись, появляется верхом на жеребце Шарше. Он, не задерживаясь, проезжает мимо и говорит: «Ты пропал теперь, Курман. Народ оставил тебя в жертву. Тебя затянет болото!» — «Не останусь! — крикнул что было силы Курман. — Не останусь, не бросайте меня!»

Перепуганный Курман проснулся, сердце его учащенно билось, и во рту пересохло. Он мельком огляделся по сторонам и поднял руку:

— Не оставляйте меня, родные! Возьмите меня! — закричал он, обращаясь к президиуму. — Не оставляйте, возьмите меня!

— Ты это честно говоришь или нет, эй, парень! — подозрительно оглядел его Шарше. — А потом скажешь, что ты дал согласие спьяна! Смотри!

— Ты оставь меня, Шарше! Где ты видишь тут пьяных? Я не хочу отставать от других, запишите меня!