Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

С этого дня джигит не переставал думать о Зайне. Где бы он ее ни встретил, по дороге или в школе, она всегда ему казалась самой красивой, стройной, светлой, сердце его учащенно колотилось, руки мелко дрожали, и он, робея, спрашивал негромко:

— Как поживаешь, Зайнаш? Здорова ли моя Асыл-эне?

Оттого, что он говорил «моя Асыл-эне», Сапарбай сам краснел, но ему хотелось называть ее мать своей, хотя при этом ему было немного неловко.

Зайна же отвечала, посмеиваясь:

— А почему вы спрашиваете меня, да еще на улице? Нет бы заехать домой да и проведать! Ленитесь!

— Буду, Зайна, заеду. Ты вечером дома будешь?

— Почему вечером? — мило улыбалась девушка. — Можно и утром побывать.

— Хорошо, Зайнаш, приеду. Только ты всегда так улыбайся!

— А если нет, то не приедете?

— Конечно. Где нет улыбки, там нет счастья!

— Ну, не забывайте своих слов!

— Нет, я не из тех, что забывают свои слова!

— Кто его знает… Люди забывчивые бывают!

— Ну, это видно будет впереди!

— Хорошо, запомним!

Ласковый, мягкий смех девушки еще больше трогал сердце джигита. Он запинался и невпопад говорил:

— Ты мне не веришь, Зайнаш?

— Чему? — смеялась девушка.

Сапарбай мягко стискивал ее пальцы:

— Пусть сам бог будет нам судьей!

— Коммунист — и в бога верите?

— Ради тебя.

— Тогда и я…

Может быть, вскоре же Сапарбай и Зайнаш соединили бы свои судьбы, но и тут помехой служил древний обычай сватовства. Отец девушки, Санжар, любил патриархальные традиции родства и считал, что каждый должен иметь родственников по «кости и крови», поэтому, когда Зайне не было еще трех лет, он дал согласие сватам. Когда отец умер, сваты приезжали скорбеть. Оставшись вдовой, с малолетней девочкой, Асыл не могла поддерживать прочную связь со сватами, и постепенно отношения между ними стали охладевать. Да и сами сваты тоже, видать, придерживались того мнения, что «женись не на жене, а на ее родне».

После смерти гостеприимного, уважаемого всеми Санжара будущее родство с «вдовой и сиротой», быть может, и не особенно привлекало сватов, но все же они не теряли связи, старались поддерживать ее, потому что, с одной стороны, боялись худой молвы, а с другой — считали, что сколько ни есть, а все же был отдан первый калым. «Как-никак, а мы сватались. Поезжай, жена, проведай невесту. Это наш долг!» — говорил сват своей жене и однажды отправил ее в гости к Асыл. Сватья прогостила два дня, домой вернулась довольная и радостная.

— Ты слышишь, отец, невестка твоя подросла. Умница, уважительная и лицом пригожая. Бог даст, будет доброй невесткой, подругой счастью. Если мы откажемся от нее, бог нам судья. Не тяни, посылай скорей сына! — журчала она на ухо старику.

После этого зачастили сваты, приезжал и сам жених.

Но Зайна, привыкшая чувствовать себя самостоятельной, не очень-то старалась понравиться ему, хотя он и подходил ей по годам и собой был недурен: девушке не нравилось его высокомерие. К тому же до нее дошел слух, что якобы сваты тяготятся брать в невестки сироту, и тогда Зайна даже не стала смотреть на своего нареченного. «Я найду джигита равного себе. Лучше не уговаривай, позабудь о своих сватах!» — говорила она матери.

На свое счастье, Зайна повстречала Сапарбая. С самого детства, еще когда бегала резвой девчонкой, знала она его. Правда, раньше он казался ей уже взрослым, как старший брат, а теперь это был самый любимый, дорогой человек. Девушка краснела от счастья и тоже думала, как Сапарбай: «Что это? Неужели я влюбилась?»

Вскоре многие в аиле подметили неравнодушные взгляды девушки и джигита, пошли разговоры. Конечно, первыми догадались о их любви близкие родственницы, потом об этом стало известно тетушкам старшего возраста и даже кое-кому из мужчин. Доброжелательные люди радовались: «Ну что ж, самая пара. Пусть будут счастливы. Дочка Асыл подросла, видная стала, гибкая, как тальник. Если они с Сапарбаем сойдутся, чего еще желать лучшего, оба равно хороши! Пусть бог поможет им…»

А жена Султана — Сурмакан — уже сплетничала, шушукалась. Жена Карымшака, послушав ее, сурово промолвила:

— Когда Саадат женился на Айне, то говорили, что он нарушил законное сватовство, а что теперь скажут о них? Разве Зайна не была просватана, разве у нее нет жениха? Неужели они пойдут против обычая предков?

— Любовь у них! — вздернула бровями Сурмакан и злорадно прибавила: — Сапарбай — секретарь, все законы в его руках, как ему нужно, так и повернет!

— А бога куда они денут, а родовой долг? Эх, не та пошла молодежь, своевольная. Да еще Зайна заделалась учительницей, будто без нее уже и не обойдутся. Горе одно только матери!

Асыл и без того боялась отступить от «благословения покойника мужа», от законов обычая, а когда до нее дошли слова жены Карымшака, страх охватил ее. Взмолилась богу: «Прости нас, создатель… Что мне делать с дочерью… Не послушается она, проклянет нас дух покойника!..»

Много она выплакала слез и умоляла и ругала дочь:

— Если я считаю Сапарбая недостойным, то пусть бог покарает меня! Но все же ты послушайся матери. Ты — единственное дитя твоего покойного отца. Он так желал, чтобы ты была счастливой, только об этом и мечтал. Отец доволен был, когда тебя засватали из хорошей семьи. Они родовитые люди. «Зять наш, бог даст, не плохим джигитом будет», — говорил отец. Он хотел тебе только хорошего. И теперь ты хочешь позабыть о его наказе?

Что было делать Зайне? Она чтила память отца и уважала мать, но сомнения не покидали ее. Зайна пожелтела, похудела, стала замкнутой, молчаливой, по ночам долго не спала, вздыхала украдкой. Мать все это замечала, жалко ей было девушку.

— Да ты усни, доченька… Или где болит, а? — виновато спрашивала она.

— Нет, ничего не болит…

— Ну, а что же? Спи, ради бога!

И обе не спали. Каждая мучительно думала свою думу. Одна изводилась, думая: «Как быть? Я не могу забыть любимого!», другая тоже горевала: «Как быть? Разве можно нарушать обычай предков?»

Каждая из них по-своему права. Отказаться от места, куда тебя просватал покойный отец, значит бросить вызов традициям аила, оскорбить память покойного отца. Отказаться от своей любви — это еще тяжелее, это значит отказаться от своего счастья в жизни, а такого никогда не должно быть! Мать это чувствует. Дочь тоже не допустит, чтобы ломали ее жизнь. Кто-то из них должен честно отступить, другого выхода нет. И вот в эти дни, когда должна была решиться участь девушки, Сурмакан пустила новую сплетню:

— Сын капканщика как будто бы всегда был порядочным, а ведь бедняжку Зайну уже потянуло на соленое… Как теперь она будет смотреть жениху в глаза?

— Что там жених, а куда она спрячет глаза перед памятью покойного отца! — возмущалась жена Карымшака. — Надо же подумать: законный жених такой достойный джигит, из родовитой семьи, а она полюбила вдруг этого голяка — сына капканщика! О грешный мир, кто, думаешь, теперь помнит о долге перед духами предков! Хотя отец Зайны был умным человеком, но не суждено было ему воспитать свою дочь, сиротой выросла… Все отсюда и идет! Теперешним девушкам, оказывается, и стыд — не стыд и позор — не позор: еще сидят в родительском доме, а сами уже выбирают себе мужей. Ну и пусть, хлебнут они горя, да поздно будет!