Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Слушай, секретарь ячейки, а ты знаешь, куда ведет собственность на мельницы? Поставил он, скажем, мельницу, за него работает вода, а сам он сидит себе дома да собирает доходы с помола… А это значит, что он, говоря политическим языком, капиталист! Ты, секретарь ячейки, должен знать это! Ну, а вон там, на острове в междуречье, чьи это аилы, какого рода?

— Это здешние, свои, бедняки-дехкане, — сказал Самтыр.

Калпакбаев недоверчиво покосился на него:

— Ты не скрывай! Смотри, какое они удобное место заняли: между двумя реками. Такое место могло достаться только самым богатым и большим аилам из большого рода!

Все, даже Шарше, начали наперебой убеждать уполномоченного:

— Нет, аксакал, мы их хорошо знаем. Они не из большого аила, а из мелких, слабых родов…

— Это простые дехкане. Во-он там, в крайнем дворе, живет старик Соке…

Сейдалы в этот раз спросил более благосклонно:

— Старик? Какой это старик?

Самтыр решил ответить шуткой:

— Наш он, свой старик. Бедняк. Хозяйство у него небольшое, только большой тебетей на голове да гнедая лошадь, упрямая самая и ленивая, а сам он славный старик, шутник добрый.

— Хватит, ясно! А скота много у него?

— Кроме гнедого коня, есть у него кобыла с жеребенком да еще одногодок от той же кобылы и две коровы с телятами…

— А еще? — грозно нахмурил брови Калпакбаев. — Еще что у него есть?

— Ну, еще там, кажется, телята есть годовалые! — сказал Осмон.

— Да коз и овец десятка два! — добавил Джакып.

Калпакбаев возмутился:

— Хорош бедняк! «Да еще телятки, да еще козы и овцы»! А ну-ка, подсчитайте, сколько у него скота? Да ведь это же крупный, крепкий хозяин! Какие все вы темные, безграмотные, черт возьми! Покамест не обучить вас политэкономии, ничего не будете вы знать! Если и дальше так будет, то вы не сумеете даже различить в своей среде классовых врагов, которые витают перед глазами, как шайтаны. Секретарь ячейки, я тебе говорю: с сегодняшнего дня все коммунисты и активисты будут изучать политэкономию. Потом проверю, я тебя знаю. Ты был угнетенным батраком, но видишь, что из тебя теперь получилось! — Калпакбаев вскинул камчу в сторону домов Самтыра и Сапарбая. — Ты плетешься на поводу у этих апартунусов и тоже поставил себе новый дом. Вижу тебя насквозь, еще чокои пастушьи не сносил, а уже о богатстве думаешь. Гений революции сын Ульянова товарищ Ленин долгое время жил в шалаше. А ты, как только советская власть освободила тебя от рабства, вместо того чтобы думать и заботиться о судьбе бедняков, первым долгом заботишься о себе! Посмотри, какой дом поставил! Я не говорю, что ты враждебно настроен, но это… Ты подумай как следует. Бай — это бай, всем ясно, а вот врага из своей, бедняцкой среды распознать не очень просто. Твой сосед Сапарбай — это явный апартунус! А ты, секретарь ячейки, защищаешь его. Запомни, есть указание: все хозяева, годовой доход которых превышает пятьсот рублей, подлежат раскулачиванию, а ваши дома, если их продать сейчас, будут стоить, самое меньшее, по тысяче рублей. А вы думаете, наверно, что вы бедняки-батраки! Нет, теперь политика другая, теперь каждый, пусть он хоть будет бедный из бедных, но если он мешает делу коллективизации распыленных в горах аилов, то он враг сатсиала! Запомни это! И если мы как можно быстрее выполним постановление ЦК партии и правительства, то для нас это честь и слава! И это надо знать как пять своих пальцев!

К вечеру об угрозах Калпакбаева стало известно по всему аилу. Если раньше люди открыто собирались для разговоров на бугор, то теперь они сидели по домам, каждый в кругу своих близких родичей, и держали совет, как избежать непонятной, но страшной опасности, надвигающейся вместе с приездом Калпакбаева.

Ночью, когда в аиле замерла жизнь, Касеин через Абды вызвал к себе домой Джакыпа. У него собрались самые влиятельные люди из рода Эшима во главе с самим Киизбаем. Когда Джакып вошел, сидящие молчали и даже не подняли голов. На приветствие ответил только Касеин, сидевший на почетном месте рядом с Киизбаем. Он взглянул на Джакыпа пытливым взглядом и проговорил:

— «Если несчастье постигнет батыра, он в сапогах пойдет по воде, если тяжко придется коню, он с удилами во рту пьет воду» — так говорили бывалые люди, Джакып! — Обычно уверенный в себе, суровый и непреклонный аткаминер сказал эти слова жалостливо, с обидой и горечью в голосе. — Вот здесь все твои родичи. Черные тучи нависают над нами. Ты комсомолец, активист, но теперь не то время, чтобы чуждаться нас, своих по крови. Народ в страхе прячется от этого Калпакбаева, который рыщет по аилу, как волк в степи. Если совершится то, что слышали наши уши, то, значит, придет конец нашему житью на земле отцов и дедов. — Касеин сокрушенно покачал головой. — Ты, Джакып, молодой, но умный джигит, ты должен понимать, что нет тяжелее горя для человека, чем лишиться своей родины. Тот день, когда меня изгонят из аила отцов, — это день моей смерти! Слышали, что этот страшный уполномоченный записал нас в списки кулаков. Как так можно? Я был остер как булатный нож, теперь притупился, я был великим, теперь я ничтожный. Если нас угонят, ты один не будешь опорой народу. В тот день, когда нас не станет здесь, на земле отцов, тебя поразит проклятье, ты тоже сгинешь. Но сегодня слово твое. Если сможешь, защити своих родичей, если нет, то помоги разумным советом…

Касеин замолчал, его рука замерла в воздухе. Он опустил ее, только когда слово взял Киизбай.

Киизбай заговорил слабым, срывающимся голосом, полным обиды. Посмотришь, старик восьмидесятилетний, голова трясется, борода вся вылезла, и даже не верится, что когда-то это был властный, суровый человек.

— Одна нога моя в могиле уже, сын мой Джакып! Осталось мне жить на этом свете столько, сколько старой, беззубой овце. Близка уже моя кончина, слаб я! — Старик приподнял плечи, и в голосе его послышались отголоски былого, как отдаленный, приглушенный шум реки. — Да, был я баем, был великим, но богатство и славу я ни у кого не отнимал, это дал мне аллах. Да, может быть, и камчой кого-нибудь задел и бранным словом оскорбил! Смертный я — были грехи. О аллах, смилуйся, прости! Да паду я жертвой за новую власть, не мешал я ей, уважал ее законы. — Киизбай протянул руку в сторону окна. — В этой лощине прошла жизнь семерых моих дедов и прадедов. И хотел бы я, чтобы и моя могила была там, где лежат мои предки. Появилось слово такое — «кулак»! Хорошо, вот теперь ты, активист, вместе со своим ненавистным уполдомочем, выселяй меня, изгоняй с земли отцов. Но знайте, где бы я ни был, я живой человек, одна волосинка с моей бороды стоит вас всех. От того, что уничтожите меня, тяжесть земли не уменьшится. Я каждый год плачу налог, это тоже польза государству. Ты, Джакып, слава богу, уже зрелый джигит, если по сердцу тебе мои слова, подумай об этом. А если нет, — бай вскинул рукой бороду, — дело твое, поступайте как хотите!