Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— О моя голубушка! О моя крылатая птица, моя матушка-кормилица, мое богатство! Лишаюсь я тебя, уводят тебя со двора злые люди! Дай хоть оставлю на память пучок гривы! — и старуха дрожащими руками торопливо отрезала несколько пучков волос с гривы и хвоста, у красной коровы сняла носовое кольцо, а с черного бычка — налыгач.

Соке сел на лошадь и погнал перед собой скот. А старуха одиноко осталась стоять во дворе, заламывая руки и продолжая рыдать:

— О всевышний, о создатель! За что ты наказал нас, за какие грехи? По́том и трудом нажитое добро уносит поток наводнения. О горе мое! О аллах, если мы — твои дети, то покарай тех, кто затеял эту смуту!

Бедная старушка, захлебываясь от слез, присела в бессильном, безысходном отчаянии. Заплакала навзрыд, как глубоко обиженный ребенок. Руки ее, потрескавшиеся, натруженные руки, бессознательно шарили по земле, сгребая и вновь разбрасывая сухой овечий помет.

Черно-пестрой тучей кишел вокруг аилсовета согнанный скот. Десятки и десятки отар, сотни коров и лошадей толклись в одном месте. Не было такого двора, куда мог бы вместиться весь этот разнородный скот, день и ночь он находился под открытым небом. Уши глохли и сердце обливалось кровью от жалобного, отчаянного блеяния ягнят, мычания телят и рева коров. И еще больше вскипал гнев людей при виде распоясавшихся молодчиков, десятки раз на день менявших под седлами лучших коней и кобылиц. Но и это еще полбеды: худо было то, что некоторые «активисты» стали растаскивать на забой жирных овец, а иной раз и кобыл.

Такие, как Султан и Абды, вообще обнаглели до крайности: «А что смотреть, прах его возьми, ведь это общественный скот! Советская власть на то и дала нам равноправие, все мы хозяева!» — говорили они, разъезжая на лошадях среди отар, и прямо с седла подхватывали крупных, смушковых ягнят зимнего окота. Никто не воспрещал им заниматься этим, и они чувствовали себя так же свободно, как в собственных стадах. Если кто и пытался усовестить их, то они на это и ухом не вели. «А тебе-то что, я тоже отдал в артель свой скот!» — как ни в чем не бывало отвечали расхитители и уезжали к себе. Драки между родами вспыхивали в день по нескольку раз, так что на это не стали даже обращать внимания.

А Калпакбаев словно в воду канул. Отдал «строгое задание» и с тех пор не появлялся. На третий день, когда уже стало невмоготу держать скотину под открытым небом, яловый и рабочий скот пришлось раздать хозяевам.

Ухаживать за табунными лошадьми назначили Иманбая и еще двух человек. Нежданное, негаданное счастье привалило Иманбаю. Кто его знает, с каких пор не выпадал бедняку случай ездить на настоящих скакунах, если не считать, конечно, известную Айсаралу. И вот Иманбай, имея в распоряжении целые табуны, молодцевато заломив треух, по-хозяйски уверенно и не спеша подходил к приглянувшейся лошади, которую во веки веков не дал бы ему никто, если бы даже он умолял и падал в ноги. А теперь он беспечно набрасывал на холеные, ничем не тронутые спины лошадей свое старое, истрепанное седло, и, когда отличный конь, приплясывая под ним, легким ходом шел вперед, от гордости дух его возносился на седьмое небо. И тогда, на зависть хозяевам лошадей, которые сами-то не всегда позволяли себе такую роскошь, довольный и счастливый Иманбай блаженно щурил маленькие, лукавые глаза и сидел в седле так самоуверенно и небрежно, словно для него это было не впервые. Сидя в седле, он восклицал про себя: «Эх и дурак же я! Когда захудалую Айсаралу записали в список, то я по дурости побил свою Бюбю. Вот до чего доводит темнота и безграмотность! А оно-то вон как обернулось: теперь я разъезжаю на таких лошадях, о которых и не мечтал. Так пусть живет и здравствует советская власть!» Вечером, вернувшись домой, он обнимал свою Бюбю и ласково приговаривал:

— О-о, моя черноглазая, ты видишь, какой теперь есть твой батыр! Что там наша кляча Айсарала, прах ее возьми, я теперь езжу на таких конях, что и во сне не приснятся!

— Не говори про Айсаралу, чтоб прах ее взял. Грех так говорить! — отвечала жена.

— О да, ты права, конечно, байбиче моя! Нашей Айсарале покровительствует сам аллах. А то как же понять то, что, когда я собирался вести ее на продажу, с ней в мгновение ока случились колики? На другой же день она была уже здорова как ни в чем не бывало. Сам бог послал мне эту лошадь на счастье. Ну, а сейчас коней у меня сколько душе угодно. Но на Айсаралу я не разрешу сесть даже мухе. И за все это я благодарен советской власти. Спасибо ей!

— Однако ты береги и других лошадей, батыр! — лукаво предупредила Бюбю. — А то будешь так перескакивать с лошади на лошадь и позагоняешь их или спины набьешь, а из хозяев кто-нибудь озлится, да и отчешет тебя дубинкой раза два по спине, как это случилось с Мендирманом. Смотри, не зазнавайся больно!

— Да брось ты болтать, баба глупая! — пренебрежительно огрызнулся на нее Иманбай. — Кто я и кто Мендирман? Тоже мне! Когда подо мной был не жеребец крутобокий, а тощая Айсарала, и то я не дрогнул, обратил в бегство самого великана большого Сыдыка! А хороший конь тем более — крылья батыра! Ну-ка, кто сунется ко мне теперь, когда я сижу на густогривом гнедом жеребце? Эх, баба ты глупая, где тебе понять такие вещи! Еще сравниваешь меня с этим трусливым Мендирманом. Разве это мужчина? Вместо того чтобы ринуться на Касеина и сбросить его с седла, он, как трусливая баба, убегающая от мужа, с воплями кинулся наутек. Тьфу, дурак! А мне бояться нечего: когда табуны в моих руках, сам знаю, на каких лошадях мне ездить. Что они мне, в наследство от отца остались, что ли? Скот общественный! Все мы хозяева!

Вскоре Иманбай доездился до того, что сломал ногу одной лошади, а другой набил холку. Ох, как обозлились тогда хозяева лошадей.

— Если бы скот был в своих руках, то этого Иманбая на три версты не подпустили бы к лошадям. Этот голяк, никогда не умевший ходить за скотом, испоганил наших лошадей! — в бессильной злобе ворчали они.

Но Имаш и ухом не повел на недовольство людей. Он продолжал по-прежнему менять под собой лошадей, беспечно разъезжал на аилу, пил бузу, веселился.

Как разыгрывается подчас фантазия, особенно если голова кружится от хмельной бузы! Вспомнил Иманбай, как однажды конный отряд пограничников проезжал через аил в горы. Все они были на отличных, красивых аргамаках, ехали стройными рядами, с песнями. И что особенно примечательно — все лошади были с аккуратно подрезанными хвостами и коротко подстриженными гривами.

Аил любовался лошадьми пограничников, и тогда еще мужчины спрашивали друг у друга:

— Зачем это они подстригли хвосты лошадям?

Наиболее осведомленные предполагали, что это, должно быть, для того, чтобы лед не намерзал на хвосты, когда отряд будет переезжать через перевал.