Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— Саадат! Это ты, мой дорогой? — окликнул его Касеин, спускающийся вниз, подоткнув за пояс полы шубы. Он шел, опираясь вместо палки на ружье. — Наконец-то нашел я тебя, Саадат мой!

Саадат от радости выронил винтовку.

— Это вы, Касеке? Откуда вы?

Они крепко обнялись.

— Вот как пришлось свидеться: в своих горах сами же скрываемся, как беглецы!

Касеин похлопал Саадата по плечу горячей ладонью:

— А что же делать… Приходится бежать, если жизнь вынуждает!

— Нет, я не желаю смиряться с этим! Я сын достойного отца. Эти горы, эта земля принадлежали моим отцам и дедам, здесь выпасался наш скот. Эти голодранцы, которые выгнали меня из аила, были бы моими рабами. А теперь они хозяева земли, воды, скота. Я не позволю им… Я буду резать, убивать каждого попавшегося мне в руки. Теперь меня ничто не остановит.

Касеина самого терзали такие же мстительные мысли, но он все же стал успокаивать Саадата:

— Не надо так горевать, дорогой. Сколько бы мы ни гневались, как бы нам с тобой ни обидно было, а на народ руку поднимать не следует. О другом надо думать: мы теперь беглецы, нас теперь называют басмачами. Хоть и безвинны — все равно виноваты. А раз так, надо искать спасения. Я тебя со вчерашнего дня ищу, облазил все горы. Всю ночь не спал, бродил по лесу. К рассвету присел отдохнуть на горе, смотрю, кто-то вышел из леса. Оказывается, это ты… Слава богу, теперь я не один…

Они наконец высвободились из объятий друг друга. Саадат стоял перед Касеином исхудавший, с ввалившимися щеками, бледный, обросший щетиной. Как многоопытный отец, с сожалением и покровительством смотрел на него Касеин: «Заморился парень, осунулся. Эх, жизнь, коварный мир: сыновья достойных людей превратились в бродяг, жеребята скакунов превратились в заморышей!»

Однако Саадату он, посмеиваясь, сказал:

— Кто у тебя из дедов охотником был? Идешь ты сейчас с ружьем налегке и прямо как завзятый охотник!

— Нет! — ответил Саадат. — Мои деды не ходили по горам пешком. Это мне суждено ходить. А если, говорите, охотник, то я и есть охотник! Теперь кто только ни встретится мне на пути: пусть то собака, пусть то человек — буду стрелять. Многих я уже держу на мушке…

— А ну, пойдем повыше, — предложил Касеин, тронув Саадата за рукав. — Зачем стоять на открытом месте. Укроемся наверху, посмотрим, что там делается в стороне аила. Карымшак, говорят, собирает по аилу семена на посев. Может, издали узнаем его, он же огромный, как бык.

— Я подсылал к нему наших, но этот жирный боров ничего толком не ответил. Его жизнь, видать, дороже нашей.

— Ну ничего!.. — проговорил Касеин, взбираясь на гору. Дышал он прерывисто, хрипло. — Он тоже хитер. Пусть живет в аиле, это тоже не глупо, зачем всем бежать. Если бы Киизбая не раскулачили и меня не обложили бы налогом, я тоже сидел бы себе дома. Но и тогда не позволил бы этим Самтырам командовать над собой.

Саадат язвительно засмеялся:

— Вот в том-то и дело! Как можно терпеть, если твоя пастушья собака теперь грызет твою голову. О, пусть только попадется мне в руки Сапарбай. Встретился бы он мне здесь, я, как щенка, заставил бы скулить и, наверно, только хлебнув его крови, остыл бы.

Когда они взобрались на гору, солнце уже осветило хребты и долины. Отсюда был виден далеко внизу просыпающийся аил. Тоненькой ниточкой потянулись из труб дымки, люди, выходящие поутру до ветру, казались отсюда маленькими мушинками. Саадат и Касеин, приткнувшись к огромному красному гранитному камню, не отрываясь смотрели в сторону аила. «Во-он там дом Шооке, чуть дальше — Бердибая, а вон там и наш дом!» — горестно думал Саадат. Сколько он ни вглядывался, а вокруг своего дома не заметил ни одной живой души, будто вымерли все. Кровью обливалось сердце за своих: «Без хозяина остались, осиротели!»

— Саадат, ты хочешь мстить Сапарбаю? — прервал его размышления Касеин.

Саадат, помрачнев, ничего не ответил.

— Я тоже думал так когда-то: чем поступиться честью перед врагом, лучше принять смерть! Я тоже мстительный был очень! — продолжал Касеин. — Когда Досумбек, родной брат самого Батырбека, за калым Айнаш пригнал мне только в первый раз шестьдесят лошадей — целый табун, то скот некуда было девать. Вся округа восхищалась мной, все боялись и уважали меня. Честно признаюсь тебе, люди стали для меня тогда вроде как мухи… Смотреть не хотел на них. И вот тогда врагом моим оказался ты, джигит. Я еще думал тогда: что мне стоит убрать с дороги этого сироту — проглочу в два счета… Но, как говорится, не борись со счастливым, все равно будешь побежденным. Тогда на твоей стороне стоял закон, власть поддерживала тебя. Ты потушил мою славу. Но, если бы не теперешнее наше положение, я еще не считал бы себя несчастным, мы потом стали с тобой как родные братья.

Саадат недовольно промолвил:

— Не место и не время говорить сейчас о таких вещах, Касеке.

— Возможно, и так. Но пришлось высказаться. Вот ты хочешь мстить Сапарбаю. А разве только он один заслужил месть? А куда ты денешь Самтыра, Шарше? По мне, например, в первую голову проучить бы свинью Мендирмана. Не успел председателем стать в артели, как в тот же день прирезал моего молочного стригунка. Если такое вспоминать, то многие должны ответ держать перед нами! Но где у нас силы мстить им всем! Если мы начнем тревожить их серьезно, причинять артели ущерб, то советская власть найдет нас хоть под землей и накажет. Так не лучше ли будет просто поберечься в горах, никого не трогая, а?

— Нет! — решительно ответил Саадат. — Я не вор и не бродяга, чтобы втихомолку спасать свою шкуру, убежав в горы. Я не могу допустить, чтобы безродные собаки топтали мой род, род потомков славного Батыра. Если даже все другое может быть забыто, то одного я не могу простить: Шарше голодраный издевался над моей матерью. И это дело не только его рук. Его толкнул на это Сапарбай. Поэтому мстить я начну именно с него!

Некоторое время оба молчали. Затем Саадат проговорил:

— Все равно будем мы скрываться в горах, не беспокоя никого, или же нет, а нас не оставят здесь в покое. Поэтому мы не можем просто сидеть сложа руки. И они не будут ждать сложа руки. Там уже организован доброотряд для поимки нас. Не знаю, как вы, а я сам уже все продумал, подготовился. Из батыровского рода никого не оставлю в аиле, всех уведу, а если не пойдут, силой уведу. Но перед этим Сапарбая и еще других активистов прирежу, как собак. Все это сделаю в одну ночь, а там бог покажет, что делать дальше.

Внутренне Касеин соглашался с доводами Саадата, но не подавал вида. Он еще колебался. Умудренный большим жизненным опытом, Касеин предвидел, к каким последствиям приведет осуществление замысла Саадата, и попытался убедить его:

— Если мы пойдем на кровопролитие, это усугубит нашу вину, это будет прямым преступлением. Сами мы, может, и спасемся, уйдем. А вот народ пострадает за нас, особенно наши близкие. Не надо крови, это к добру не приведет. Если сможем, надо просто увести своих родичей да уходить отсюда подобру-поздорову…