Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

С этим благословением и вместе с тем напутствием Саадат решительно тронул коня. За ним из чащобы леса двинулись молчаливой гурьбой и другие.

Время шло, а доброотрядцы еще не встретили басмачей. Сапарбай беспокоился: Саадат хорошо знал горы и тропы, он мог пойти другой дорогой или незаметно проскользнуть под самым их носом. Оставив в ложбине человек пять доброотрядцев, Сапарбай вместе с Осмоном и Орузбаем поехали прощупать, как обстоят дела в самом аиле, но они уже упустили нужный момент.

Приближаясь к аилу, Саадат пошел по склону косогора. Перевалив через его гребень, он спустился в глубокую балку между двумя грядами бугров и вывел своих людей прямо к аилу с восточной стороны. Никто не ожидал, что он мог появиться в этом месте. Эта сторона аила считалась недоступной и неудобной для подхода басмачей, и поэтому сюда даже отогнали маток с жеребятами, как в наиболее безопасное место. Это были не артельные лошади, а те, что оставались у своих хозяев, но для басмачей было все равно. «Грех не поживиться скотом, что тебе на пути бог посылает!» — сказал один из них, казах Укет.

Когда Сапарбай с товарищами спустился в аил, басмачи уже пригнали табун в один из крайних загонов и принялись отбивать маток от жеребят, чтобы угнать их налегке.

Заслышав подозрительные звуки, доброотрядцы приостановились, нагибаясь к гривам, стали всматриваться и прислушиваться. В одном из домов уже разбирали юрту, сворачивая кошмы. Это первым заметил Осмон. Слышно было, как негромко разговаривали в стороне басмачи:

— Лови вперед жеребца.

— А кобыл с сосунками как, оставим?

— Оставляй, мешать будут сосунки.

— Вьюки полегче вяжите, куда столько берете?!

Каждый раз можно было различить голос Саадата, а Касеина не было слышно совсем. Он, наверно, был уже в своем эшимовском аиле.

— Все понятно, товарищи! — проговорил Сапарбай. — Заходите с той стороны дувала. Если завяжется стрельба, не бежать!

Из-за угла двора в это время появились двое верховых и замерли, остановившись на ходу.

— Кажется, они заметили нас! — прошептал возле Сапарбая Орузбай. — Как бы еще не выстрелили?

Но те повернули коней и скрылись за углом. На некоторое время разговоры во дворе смолкли, и в этот момент ночную тишину разрезал громкий, сильный голос Сапарбая:

— Саадат! Одумайся, еще не поздно. Не впадай в заблуждение, друг мой! Возвращайся в аил! Тебя никто не тронет, я ручаюсь.

В ответ из-за дувала раздался выстрел. Жеребец Сапарбая шарахнулся в сторону, а Осмон и Орузбай, вскинув ружья, пригнулись к гривам коней.

— Не стреляй! — крикнул Сапарбай, укрываясь вместе с товарищами за дувал на огороде. — Ты этим сделаешь для себя только хуже. Если ты смелый джигит, то не бойся наказания, возвращайся к народу!

На этот раз выстрела не последовало.

— Предупреждаю тебя, Саадат, что ты окружен!

На мгновение вокруг стало тихо-тихо. Эта зловещая тишина была страшнее, чем выстрелы. Орузбай приглушенно пробормотал:

— Дорогой Сапаш, кто-то выглядывает из-за дувала, разреши, я прихлопну его!

— Не надо, Оке! — возразил Сапарбай. — Как можно стрелять в своих же аильчан? Не вина их, а беда, что, ослепленные злобой, они стали на неверный путь.

— Эй, собака! — наконец выкрикнул в ответ Саадат. — Как тебе не стыдно призывать меня к примирению, сволочь ты за это! Позабыл, кто тебя сделал человеком? Это ты натравлял на меня Шарше, это ты вынудил меня уйти из родного дома!

— Неправ ты, Саадат! Одумайся: никто не унижал тебя, никто не гнал из аила. Ты сам себе навредил. Если говорить прямо, ты сын бая, ты враг бедняков. Но если бы ты вел себя честно и справедливо, никто не тронул бы тебя, потому что баем ты сам не был. Но ты затаил черные мысли против советской власти. Ты хотел, как и прежде, повелевать аилом. Ты забываешь, что теперь бедняки сами себе хозяева. Не лезь на рожон, Саадат, примирись, самое большее — посидишь под арестом в исправдоме — это будет твое наказание, зато другие, последовавшие за тобой по темноте своей, не будут страдать.

— Хорошо, поверю я тебе! — уже более спокойно ответил Саадат. — Но ты в таком случае выходи в открытую, приходи к нам. Если ты обещаешь сохранить нам свободу, то поклянись перед нами: вытащи зубами пулю из ствола!

— Хорошо, могу и не одну, а хоть три пули вытащить! Только и ты выйди из двора!

Но даже если бы Саадат и на самом деле решил примириться, как это полагал Сапарбай, то все равно теперь это зависело не только от него одного. Когда они с Касеином скрывались в горах, к ним присоединились известные казахские конокрады: братья Укет и Бекет. Это были отъявленные бандюги, угонявшие на киргизской стороне скот и переправлявшие его к казахам. В последнее время они все больше наглели, все больше под угрозой смерти отбивали табуны и все больше скатывались к настоящему бандитизму. Старшему, Укету, было под сорок, а младшему, Бекету, лет тридцать семь. Оба были рослые, сильные и бесшабашные. Раньше они принуждали мелких воров присоединяться к себе, но со временем, когда обострилась классовая борьба, сами стали присоединяться к бежавшим в горы бай-манапам.

Так однажды явились они и к Саадату. Бекет — свирепый, огромный детина, как младший, почтительно молчал, а чернобородый, длиннолицый Укет, коварно поблескивая сидящими в глубоких глазницах глазами, говорил сиплым голосом:

— Да, туго приходится детям мусульман, затоптать хотят нас, но только не удастся. Нас к тебе, Саадат-джан, послал сам бог. Раньше знали тебя понаслышке, а теперь в трудный час пришли к тебе на помощь! Вот мы удальцы Укет и Бекет! Выкладывай свое горе, кто посмел враждовать с тобой, ты только назови имя этого человека, Саадат-джан! — И, бросив взгляд на Бекета, Укет добавил: — Скажи вот сейчас, и поскачет Бекет — привезет голову твоего врага!

Укет считал себя «тигром гор» и, дав однажды слово, никогда ему не изменял, будь дело связано хоть с самым коварным убийством или мелким воровством. В последнее время он уже не удовлетворялся угоном скота, бродящего без присмотра, его влекло теперь к большим набегам на артели. С этой целью он и присоединился к Саадату. И сейчас, когда Саадат проявил колебание, поддаваясь уговорам Сапарбая, Укет был возмущен и взбешен. По его мнению, Саадат проявлял трусость, изменял незыблемому правилу набежчика. Укет не допускал даже мысли, чтобы позволить Саадату изменить цели набега. Он зло дернул его за рукав:

— Ты что, глупец, чего трусишь! Эй, Бекет, а ну, братец, встрепенись!

Раздался выстрел. Серый жеребец вскинулся на дыбы, и Сапарбай почувствовал жгучую боль в боку. Он пошатнулся в седле, потом, выпрямившись, крикнул товарищам:

— Вперед! Не выпускайте из двора!

Орузбай и Осмон выстрелили одновременно.