Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

Ларион догнал его.

— Что нашли, аксакал? — спросил он.

Соке держал в руке свежий конский помет.

— Золото нашел, целую горсть, будь ты неладен! — ворчливо ответил он.

Ларион смущенно улыбнулся.

— Горячий еще навоз! — проговорил Соке. — С полчаса, не больше, как прошли.

Соке сел на лошадь и поехал дальше.

— О-айт, мой Арибан, видать, придется нам схватиться с басмачами прямо под самым Большим перевалом! — с лукавством сказал Соке.

Ларион ответил ему:

— Остановитесь, аксакал. Надо дать отдохнуть лошадям!

Соке возразил:

— Впереди уходят враги, а мы будем отдыхать, о Арибан, как же так?

Однако Ларион настоял на своем:

— Надо подкормить лошадей, а то так и не догоним врага, хоть он и близок. Отряд, спешиться! — приказал он следующим сзади.

«Эх, русский есть русский, упрямый народ!» — досадливо подумал Соке.

Доброотрядцы спешились и, ослабив подпруги, высыпали из курджунов на снег перед лошадьми по нескольку пригоршней ячменя.

После неудачного нападения на аил и бегства оттуда Саадат и Касеин привели своих людей в заранее намеченное накануне глухое лесное ущелье. Здесь они соединились и спешно двинулись дальше, так как погоня шла накоротке. Всю ночь без передышки уходили басмачи, к рассвету люди и лошади выбились из сил, стали растягиваться, отставать. Саадат и Касеин все же успели увести свои семьи и прихватить часть поклажи. Султан и Курман ехали с семьями, но уже без вещей. Ночью Курман поймал первую попавшуюся под руку лошадь и оседлал ее наскоро для матери. Как потом выяснилось, это оказалась вороная кобыла Бердибая, каждый год приносившая жеребят-иноходцев. И Касеин и Саадат не прочь были бы завладеть такой племенной кобылой. Она была отлично сложена и имела исключительно удобный, быстрый ход. Когда жеребенок ее приустал и не в силах был идти дальше, Курман прирезал его на дороге. После этого кобыла заволновалась, молоко переполнило ее вымя, и она, оглядываясь на каждом шагу, пронзительно и дико ржала, оглашая горы. Непокорным движением головы кобыла вырывала поводья из рук измученной старухи.

— Сын мой, что за кобылу оседлал ты мне! — взмолилась мать Курмана. — Измучила, уши оглохли от ржанья, лучше прирежь ты ее на дороге!

Укет давно уже с затаенной завистью хищно поглядывал на эту кобылу. «Эх, и кобылица! — восхищался он и, не отрываясь далеко от Курмана, следовал сбоку, думая про себя: — Все равно ты будешь моей, пусть лишь доведут тебя до места. А там сам знаю!» Не только сам Укет, но и джигиты его вели себя нагло. По пути иногда встречались одиночные, затерянные в горах поселения. Джигиты Укета без спроса и без объяснений уводили у их жителей лошадей. Кое-кто попытался было призвать их к порядку, но Укет вызывающе отвечал:

— О милый, свои поводья у тебя в руках? Значит, будь и тому рад!

Мать Курмана заметила это и с неудовольствием сказала сыну:

— О, наказание аллаха, куда ты нас ведешь? С кем мы едем, это же самые настоящие басмачи-грабители! Что с тобой будет, жеребенок мой Курман!

— Да перестань, мать! — ответил раздраженно Курман. Он ехал злой и мрачный. Скоро он догнал Саадата и сказал ему: — Слушай, Саадат! Ты нас с кем ведешь? С грабителями? Зачем надо было тогда срывать нас с обжитых мест!

Саадат опасливо покосился по сторонам, как волк в сумерках, и раздраженно ответил:

— А с кем же ты, если не с грабителями! Помалкивай-ка ты лучше, а не то услышит Укет, несдобровать тебе!

Спустя некоторое время после этого разговора, Саадат, поравнявшись с матерью Курмана, схватил кобылу под уздцы:

— Слезайте, байбиче! Садитесь на другую лошадь, эта кобыла моя, все равно ее отберет у вас Укет!

Старуха слезла с лошади, Саадат мигом сбросил седло на землю и, подхватив кобылу на поводу, быстро поскакал дальше.

Курман не успел вовремя подоспеть, лошадь его уже выбивалась из сил, и он в отчаянии закричал вслед Саадату:

— Сто-ой, Саадат! Всю жизнь я шел за тобой, так за что же ты оставил мою мать без лошади в такой трудный час?! Свинья ты, постой!..

Саадат даже не оглянулся. Мать Курмана, зарыдав, упала на седло, валяющееся на земле:

— О коварный мир! За что ты, лиходей, оторвал нас от народа и аила, за что ты свел нас с грабителями?!

В это время раздались панические крики:

— Погоня! Погоня! — и те, что были сзади, проскакали мимо.

Обмерший от страха Курман закричал диким голосом:

— Сто-о-ой, Саадат! Где же наша клятва, за что ты покинул нас?

Но Саадат и не думал останавливаться. Он уходил галопом, обгоняя других. Вот если сейчас он обогнет гору, то дальше уйдет густым лесом.

Батий, задержавшись возле свекрови, оглянулась назад и, увидев далекие фигуры всадников, с перепугу бросилась было бежать, но потом, опомнившись, остановила коня. Курман в это время спрыгнул с лошади и, присев на колено, вскинул вслед Саадату старую берданку. Не успела Батий вскрикнуть, как раздался выстрел. Неизвестно, то ли пуля в самом деле задела лошадь Саадата, то ли лошадь сама споткнулась, но, не доходя до леска, она со всего размаха упала на землю.

— О-айт, подлый Саадат, что ты натворил! — послышался средь выстрелов голос Соке. Отряд приближался.

В этот момент что-то как бы ужалило в правое бедро Батий. Кажется, ее задела шальная пуля. Она подогнула ногу до уровня луки седла, кровь обагрила платье и одеяло, подтянутое к седлу. С упреком глянула Батий на мужа. Побледнев, она со стоном выкрикнула:

— Спасайтесь! На меня не смотрите, я погибла!

— Что с тобой, родненькая? — бросилась к ней свекровь и, увидев, что сноха ранена, кинулась к сыну. — Я ли тебе не говорила, что Саадат не доведет нас до добра? Не слушал ты, а теперь вот смотри. Зачем нам надо было бежать из аила, кто бы нас стал раскулачивать, за какие богатства? Я ли не просила тебя, сынок, работать и жить, как и все другие! Да будь он проклят, подлый Саадат! Чтоб никогда ему не найти пристанища на киргизской земле, чтоб вечно быть ему в изгнании!

Охваченный страхом и ужасом, Курман молчал, покусывая губы, а ружье в его дрожащих руках выстукивало о луку седла.

— Саадат сорвал нас с насиженных мест, угнал скот, а теперь, бросив нас, спасает свою подлую душу! — заливалась слезами мать. — Опозорил он нас, как мы будем смотреть народу в глаза? Обманул, совратил нас, темных и доверчивых! Умри же, Саадат, подохни, как собака!

Батий приговаривала слабеющим голосом:

— Спасайся, Курман, оставь нас!

Курман с трудом ответил:

— Хватит, наспасался я, сыт по горло! Дальше я никуда не двинусь!

Чем ближе настигал их отряд, тем больше паника охватывала беглецов. Многие отставали, и уже никто не помогал другому, каждый заботился только о своем спасении. Ни Укета, ни Саадата с Касеином не видать было поблизости. Лишь иногда из леса раздавались одиночные выстрелы. Неподалеку от Соке пуля вскинула струйку пыли. Старик поостерегся, сбавляя ход лошади.