Тугельбай Сыдыкбеков - Среди гор

— А разве мулле можно пить?

— Буза — киргизский напиток. Его сколько угодно может пить киргизский мулла. Лишь бы не вырвало, — отвечал он внушительно.

— А если вырвет?

— Если перепьешь бузы, будет больше греха, чем от водки, — объяснял Барпы, уверенный, что сам он никогда не перепьет. — Если обольешь ворот своей шубы бузой и смоешь ее водкой — очистишься от скверны.

Такой ответ, конечно, не разрешал сомнений благочестивых мусульман. Однако верующие утешали себя:

— Сказано: «Делай, что говорит мулла, а того, что делает он сам, не повторяй». Запоминайте все, что Барпы говорит о шариате, а бузы, которую он пьет, не пейте.

Урок Барпы начинал обычно, приняв изрядную дозу своей любимой бузы, и сидел красный, громко рыгая. У ребят не было ни бумаги, ни карандашей. Они целый день смотрели на буквы, которые выводила карандашом на дощечке неверная рука подвыпившего муллы; дощечка напоминала деревянную лопату. Странная это была учеба. Сам Барпы на уроке зевал от скуки. Он всегда держал наготове прутик из таволги, которым бил по коленям провинившихся учеников.

Прутик этот мулла время от времени смазывал специально припасенным салом. Иногда он принимался размахивать им перед носом мальчиков.

— Э, невежда! — кричал Барпы на ученика, который шалил или недостаточно отчетливо произносил слова. — Читай как следует!

И тотчас пускал в ход палочку, заставляя плакать очередную жертву. Остальные ребята испуганно начинали повторять непонятные слова:

«Алип-леп-завар, эм-эльхам… далпеч-дуу-элкал-дуу… дуу…»

Мало было толку от такой «учебы». За лето ученики забывали все, чему научились зимой. Но отцы проникались уважением к своим «ученым» детям. Они говорили:

— Учеба — дело трудное, сынок наш даже похудел.

— Только одни уши и торчат у моего сыночка! — сетовали матери. — Надо хорошо кормить его, а у нас даже талкан кончился, да и единственная корова никак не отелится.

Открытие школы стало большим и радостным событием для детей бедняков. Под школу был приспособлен заброшенный сарай, где раньше отец Саадата держал своих верблюдов. Сарай этот отремонтировали, прорубили окна, перегородкой разделили его на две одинаковые комнаты. В каждом классе поставили низкие деревянные скамейки, прибили две небольшие доски. На занятия ходили не только дети, но и многие юноши.

Стоя у доски и держа в руке мел, учитель объяснял:

— Бот на эту прямую, как палка чабана, черточку надеваем шляпу и она будет называться «а».

В классе рядом с девятилетними Абдишем и Зайрой сидели семнадцатилетние Сапарбай, Джакып и Осмон. Правда, до этого они две зимы учились у Барпы, но «познания», которыми снабдил их мулла, мало пригодились в школе. Учитель вскоре отделил их от детей, сказав, что с ними будет заниматься особо. А когда юноши проучились три зимы, преподаватель, знания которого, видимо, тоже были невелики, сказал Сапарбаю и его друзьям:

— Хватит вам просиживать скамейки, поучились — идите работать учителями, секретарями, трудитесь на благо народа. Кто захочет, может продолжать учебу где-нибудь в большом городе. Дорога вам теперь открыта.

Учитель дал каждому справку об окончании начальной школы. Только один Саадат сразу пошел на службу и месяцев шесть проработал секретарем аилсовета, а потом поехал в Алма-Ату на какие-то курсы. Его место в аилсовете занял Сапарбай. Осмон стал учителем в первом классе. Председатель аилсовета неграмотный Дюйшембай не умел даже расписаться и вместо подписи прикладывал палец. Пользуясь этим, аткаминеры и прочие ловкачи аила занимались темными делами и были готовы в случае опасности всю вину свалить на Дюйшембая.

Когда же Саадат, окончив курсы, приехал из Алма-Аты, он, что называется, был взят под опеку Бердибаем, Карымшаком и другими аткаминерами и во всем следовал их советам и наставлениям. Они же и распорядились его судьбой.

— Твои предки были богаты, но они не нашли предела богатству! Так и ты со своей учебой. Конца ей не будет, как ни старайся. Мы едва знаем буквы, но живем, слава богу, не жалуясь. Тебе хватит и тех знаний, что получил, дорогой Саадат. Давай выберем тебя джарымболушем. Не спорь, соглашайся. Если мы скажем, народ поддержит нас. Согласен?

Саадат стал председателем аилсовета.

«Ученость» Саадата возвышала его в глазах земляков, а назначение председателем аилсовета еще больше подняло авторитет молодого человека. Если аксакалы и аткаминеры во главе с Шооруком видели в Саадате своего ставленника, то Сапарбай с Осмоном уважали его как человека, учившегося в городе, видевшего и знающего больше, чем они. Ведь эти ребята не выезжали за пределы своего аила, не бывали нигде дальше родных гор и долин. К тому же Саадат, успевший кое-что прочесть, привез полные переметные сумы книг, журналов и газет на казахском и чагатайском языках. Сапарбай с Осмоном жадно набросились на эту литературу, хотя и не все понимали. Стихи и рассказы переходили из рук в руки. Печатное слово казалось молодым людям чем-то необыкновенным, и они по многу раз перечитывали привезенные Саадатом книги. Сапарбай, Осмон, Джакып и другие комсомольцы с нетерпением ждали появления книг и газет на киргизском языке.

И долгожданный день пришел. Стояла осень. Зажиточные хозяева резали скот на согум, в разгаре была джоро-буза. Бедняки, начавшие становиться на ноги, сколотили себе юрты или вселились в новые мазанки. Аилчане чувствовали себя уверенней, не так мучительно, как в прошлые годы, думали о куске хлеба. И вот в один из таких дней в горы пришла газета. Первая газета на киргизском языке.

Маленький киргизский народ веками шагал по каменистым дорогам, преодолевая трудные перевалы, пробиваясь сквозь густой туман. Он кочевал по горам и долинам, погрузив на верблюдов и волов остовы юрт и кошмы. И когда один бай сидел, наслаждаясь прохладным освежающим кумысом, десять бедняков пасли его скот, возили для него дрова, разжигали огонь в его очаге. Народ грудью защищал свою землю от жадных захватчиков, орошая кровью героев камни родных гор и тучные земли долин. Всю свою жизнь киргиз проводил на коне. Поэты и сказители складывали на коне свои стихи и сказки, акыны пели свои песни тоже на коне. Песни народа, сказки и пословицы веками не знали печати. Многие бесценные памятники прошлого, как свет молнии озаряя тьму времен, дошли до нас, но немало дивных созданий народного гения погребено во мгле ушедших столетий. И когда кочевому народу, испокон веков кипятившему свои котлы на гривах коней, грозило неминуемое вымирание, он увидел зарю Октября. А в один ноябрьский день, о котором еще много лет будут слагать свои песни акыны, в аил пришла газета «Эркин Тоо» — «Свободные горы» — на языке этого спасенного народа.