Павел Макшанихин - Родимая сторонка

— Он мне, мама, и некрещеный люб! — чужим голосом отозвалась Таисья. — Я его никому не навяливаю.

Мать с сердитым удивлением взглянула на сноху, но смолчала, пораженная переменой в ней. Прежде робкая и молчаливая, Таисья и за столом сидела, бывало, как виноватая, а сейчас она смело глядела на свекровь, выпрямившись и вскинув красивую голову с черным узлом волос на затылке. Щеки и уши ее зарозовели, а серые глаза с искорками сердито сузились.

«Ну, характер! — опешив, подумала свекровь. — Вон ты когда только начала его показывать-то!»

Но сама виду не подала и, усаживаясь на диван, спросила грозно:

— А Олешка где?

Василий спешно дожевал и проглотил мясо, вытаращив от усилия глаза и смущенно хлопая белыми ресницами.

— Олешка еще лонись в Москву уехал. Он в стержневом у нас работал, а вечерами в клуб все ходил на курсы да в кружке у художника рисовать учился. Потом курсы кончил да надумал дальше учиться в институте. Художником хочет быть…

Ложка задрожала в руке матери. Она положила ее на стол.

— Да как же ты смел от себя его отпустить?

Василий усмехнулся вдруг спокойно.

— А что, мне на веревке его держать? Сам не маленький…

Мать встала, выпрямилась и постучала кулаком по столу.

— Мотри, Васька, ты здесь старшой, ты и в ответе: не дай бог, случится что с Олешкой, голову тебе оторву. Помяни мое слово!

Видя, что обстановка раскаляется, Мишка догадливо разлил вино по рюмкам и поднял свою стопку.

— Со свиданьем, мама!

Все встали. Зорко глянув на сыновей, как те пьют, мать только пригубила из рюмки. Молча принялась за борщ. Ни на Василия, ни на Мишку она теперь не обращала внимания, зато со снохами была ласкова. Отведав борща, спросила:

— Кто у вас стряпает-то?

Новая сноха ответила:

— Которой досуг, та и стряпает. Мы с Тасей в разных сменах.

— Щи-то уж больно вкусные!

Таисья не утерпела и, все еще глядя мимо свекрови, сказала:

— Сегодня Катя домовничает.

— У нас и щи, и бабы вкусные! — похвалился Мишка, масляно сверкнув глазами.

— Молчи, охальник! — прикрикнула на него мать, а Катя, краснея от смущения, поддержала ее:

— От вже дурный, так дурный!

Когда поставили на стол гуляш, Мишка опять потянулся было к графину с вишневкой, но мать так сверкнула на него глазами, что Мишкина рука дрогнула и остановилась на полдороге. Но он ловко выкрутился. Чтобы скрыть от матери свое первоначальное намерение и рассеять ее подозрение, прищелкнул пальцами и спросил жену:

— И куда это горчица подевалась? Все время тут стояла.

Но Катя безжалостно напомнила ему:

— Та ее же нема третий день. И чего это тебя на горчицу потянуло? Никогда раньше не ел.

Все дружно засмеялись, даже мать улыбнулась. Когда вышли из-за стола, она уже миролюбиво приказала:

— Ну-ко, Мишка, бери бумагу да пиши. Мне сперва дело сделать надо, а гостить потом. Отец-то, поди, ждет не дождется весточки от меня.

Михаил послушно достал с этажерки тетрадку и чернила, вытащил из кармана перо и разложил все это перед собой на столе.

Сняв безрукавку и пригладив седеющие волосы, мать торжественно села в кресло.

— Ну, давайте отцу ответ, как дальше жить думаете: здесь ли останетесь, али домой вернетесь землю пахать? И еще присоветуйте, записываться ли нам в колхоз, али до вас погодить? Подвигайся, Василий, к столу, и вы, бабы, тоже. Вместе писать будем.

— Меморандум, значит? — догадался Мишка, окуная перо в чернила.

— Чего это он толкует? — не поняла мать.

— Да так, шумит, как сухой веник, — глянув сердито на брата, отмахнулся Василий.

— Обормот! — вздохнула мать. — Тут о деле говорят, а ему смешки.

И, оглядев всех, потребовала:

— Перво-наперво отписать надо, когда домой думаете ехать.

Михаил заскрипел пером.

— Куда спешить-то, ветрогон? — остановила его мать. — Подумать прежде надо. Дело-то не шутейное.

Положив перо, Михаил смущенно почесал за ухом. Все долго молчали.

— Привыкли уж мы здесь, мама… — тихо, но твердо сказала Таисья.

— Я с завода не уйду и домой не поеду, — упрямо заявил Михаил. — Чего я там забыл, в Курьевке-то?

— А родителей-то! — гневно напомнила мать и вдруг заплакала в голос, упав головой на стол.

— Ненько моя! — кинулась к ней Катя. — Не слухай ты мово дурня.

Мать подняла голову и, сжав губы, горько задумалась.

— Твое слово, Василий Тимофеевич. Ты здесь старшой, как скажешь, так и будет.

Василий молчал, часто хлопая белыми ресницами. Зная тяжкодумие старшего сына, мать и не торопила его с ответом.

— Я всяко, мама, прикидывал, — с трудом заговорил он, наконец, морща лоб. — И так, и эдак. Как сюда приехал, не поглянулась мне здешняя жизнь: по гудку вставай, по гудку обедай, по гудку отдыхай; ни хозяйства, ни дома своего, живешь, как сирота. Место тут было неприютное, голое, ни деревины кругом, ни травки, один песок. Иной раз, бывало, так сердце защемит, хоть в воду кидайся Так ведь и воды-то путной не было: ни речки настоящей, ни пруда. Тогда же и решил: «Доживу до весны, — да назад, в деревню». Говорю Мишке: «Собирайся, братан, скоро поедем». А он уперся, как бык: «Поезжай один, мне и тут хорошо». Ну, конечно, он холостой был, а тут и приодеться, и погулять можно…

Слушая брата, Мишка улыбался и покачивал ногой.

— Идол! — не вытерпела мать, сверкнув на него глазами.

— …А к тому времени завод мы строить кончили, перешли оба работать в литейную: я подручным сталевара, а Мишка разливальщиком. Работа нелегкая, да и страшновато сперва было, но платить хорошо платили. «Ладно, — думаю, — год еще как-нибудь продержусь, зато домой будет с чем ехать». И то сказать, когда с отцом разделились мы, негусто на мою-то долю пришлось. Ну, вот, работаем, а время идет к весне. Тут как раз нам с Мишкой квартиру новую дали, домик вот этот, как самолучшим ударникам. Мы, и верно, от людей в деле не отставали, а даже совсем наоборот. Спасибо тяте, работать он научил нас. Переехали мы из барака в новое жилье. Веселее стало жить-то! А тут Тася явилась. Вроде свой дом стал, и своя семья. Зарабатывали мы неплохо, приоделись все. Чумаками-то ходить не хочется, да и перед людьми стыдно…

Василий опять надолго замолчал, собираясь с мыслями.

— Ну, живем и не тужим, значит, а о родимой-то сторонке нет-нет да и вспомнишь. Иной раз сердце так и резанет: «Как там сейчас родители живут, чего в деревне делается, все ли живы, здоровы…»

Василий выпрямился и вздохнул глубоко.

— О земле шибко я тосковал. Как в дом этот переехали, не утерпел: подошло время пахать, взял лопату да около дома место под огород вскопал. Неделю возился, пока мусор да камни убирал, чтобы землю освободить. Посадили моркови, луку, помидоров. Не велика в них корысть, и на базаре можно купить дешево, а сердцу — отрада. Под окнами вон две деревины посадили. Хорошо принялись. Бог их знает, что за деревины. Здешние. Тут ни рябины, ни липы, ни березы нету…