Николай Фомичев - Неожиданные люди

«Так, может, главная причина — вера в нереальность?»

«Нет, главная причина — Кремнев».

«Но и его ведь тоже могла подвести ошибочная вера… Наверняка он тоже верил в правильность дела, за которое взялся…»

«Он не имел права полагаться на веру!»

«Вон как… А вы?»

«Нам это простительно. Мы были молоды, и эта стройка была первым настоящим делом в нашей жизни. А у Кремнева был колоссальный опыт строительства. Он видел дальше и глубже каждого из нас, и ему не может быть оправданий: его ошибки слишком дорого нам обошлись».

«Хватит о Кремневе… Ты лучше о своей вине подумай…»

«Моя вина…»

«А почему, когда ты стал секретарем и у тебя раскрылись глаза на авантюрность взятых обязательств, почему ты не добился пересмотра сроков?»

«Я был бессилен предпринять что-либо. Наши обязательства известны были всей стране. Тысячи людей нацеливались на досрочное строительство… До сих пор перед глазами у меня стоит огромный красочный плакат при въезде в «Доменстрой»: «Строитель! Помни! До пуска домны осталось…» — и с методичностью часов сменяемые цифры дней: 89… 88… 87 и так далее… Короче говоря, машина стройки пущена была на полный ход, она неслась на всех парах с крутого склона, и остановить ее могла лишь катастрофа…»

«А броситься под колеса этой машины, чтобы заставить сработать тормоза, у тебя не хватило духа?»

«Может, и не хватило… Но это было бы бесполезно… Тормоза уже не действовали…»

«И катастрофа, как говорится, не заставила себя ждать…»

«Да… И хотя ЧП произошло на футбольном поле, все поняли, даже сам Кремнев, что причина несчастья в никуда не годной организации труда…»

«А себя ты не винишь… в гибели людей?»

«А в чем моя вина?..»

«Как же… Ведь драка болельщиков, давка и то, чем это кончилось, случилось не само собой… Пьяные эмоции сыграли здесь не последнюю роль…»

«Эти люди только прибыли на стройку… Их к нам направили из многих городов по принципу: на тебе, боже, что нам негоже… Охватить их воспитательной работой партком просто не успел…»

«Ладно… А в том, что две тысячи новоприбывших разместили в центре стройки, в палаточном городке, была твоя вина?»

«Была… Хотя я предлагал Кремневу разместить людей за озером, в пустующем пионерлагере… но я был недостаточно настойчив».

«А что столовская кормежка была ни к черту — в этом есть твоя вина?»

«Наверно, есть…»

«А что вода, заметь, опять вода, подвозилась к палаточному городку с перебоями, спустя рукава, — за это отвечает секретарь парткома?»

«Мы не были готовы к приему такого количества людей…»

«А зачем запрашивали столько?»

«Чтобы справиться со сроками строительства…»

«Ага! Выходит, сроки опять виноваты… и Кремнев…»

«Да нет… я тоже виноват…»

«Вот так-то лучше… Ну, хватит казниться. Утешься тем, что ты виновен менее других…»

Не без усилия Ваганов оборвал свои воспоминания и, чувствуя, как в висках у него возбужденно бухает кровь, включил ночник: бледный, оранжевый свет упал к изголовью. Он покосился на будильник, стоявший средь лекарственных склянок, — шел третий час…

«Врач, помнится, сказал: покой, абсолютный покой… А где же его взять, если его нет в себе самом?» Он достал из пузырька таблетку люминала, сунул в рот и запил глотком холодного чая. Вкуса он не ощутил, но тонкий, прозрачно сверкавший стакан, коньячный цвет чая, преломленная в нем серебряная ложечка и желтый, звездчатый в центре кружок лимона, покачивающийся на поверхности, вдруг задержали на себе его внимание, и, поставивши стакан на тумбочку, он несколько секунд рассматривал его, пытаясь разобраться, что же такого особенного таится в этом тысячу раз виденном предмете… Все же вид стакана подействовал на него успокаивающе. Он облегченно вздохнул и, выключив ночник, принялся настойчиво считать в уме: раз, два, три, четыре… пока не уснул наконец…

Вдруг, с чувством человека, из темноты нечаянно попавшего на свет, Ваганов ощутил себя плывущим на какой-то лодке, именно «ощутил», потому что он себя не видел, а видел только лодку, пустую совершенно и без всяких весел, как видит человек, сидящий на ее корме. Лодочка была обыкновенная, какие получают напрокат на лодочных станциях, и она скользила медленно и плавно по течению реки, заключенной, словно в коридор, между двумя стенами бора, тянувшимися по берегам. Этот зеленый, бесконечно длинный коридор весь утопал в прозрачно-дымчатой тени, и, может быть, поэтому, а также оттого, что бор загородил солнце, все окружавшие Ваганова предметы — лодка с ее шпангоутным нутром и лавочкой между бортами, спокойная вода реки, оголенные чуть не по самую вершину сосны, гигантским частоколом проплывающие справа и слева, даже небо над рекой и лесом — все было в серых тонах от самого светлого до самого темного, как в кинофильме черно-белого изображения… И на другую странность обратил внимание Ваганов: не было вокруг ни звука, он плыл на лодке в абсолютной, мертвой тишине… Впрочем, удивление Ваганова странным путешествием своим длилось лишь мгновение, затем какой-то бодрствующий уголок его сознания сказал ему, что это происходит с ним во сне, и удивление исчезло. И когда, как при показе циркового фокуса, на лавочке возникло легкое, полупрозрачное облачко, похожее на тень сидящего человека, Ваганов, наблюдая, что же будет дальше, сказал себе спокойно: «Понятно… Это же во сне…»

Тут в дымке облачка, расположившегося на скамейке, стала проступать фигура человека — сначала смутно, а потом отчетливее и быстрее, как на проявляемом фотопортрете, цветном фотопортрете, потому что, вопреки бесцветности всех окружающих Ваганова предметов, тот, кто перед ним теперь сидел, — молодая женщина, с живой, одухотворенной улыбкой на него взиравшая, имела вполне естественный румянец, чуть влажные губы, серые, с голубоватым отливом глаза, пшеничные, с золотистым оттенком волосы, обтекающие тонкое лицо и ниспадающие на покатые плечи; она была в бледно-лиловом платье с воланами, воздушный подол его, как пеной, закрывал ее ноги и лежал на самом днище лодки. Она напоминала барышню из фильма-спектакля на чеховский сюжет…

— Скажите, Андрей, — промолвила вдруг женщина, словно продолжая разговор. — Я давно вас хочу спросить… ведь вы… у вас у самого ведь времени нет спросить себя об этом… Скажите, любили вы когда-нибудь?..

Теперь, когда она заговорила, что-то знакомое послышалось Ваганову в звуке ее голоса, но промелькнуло, как забытое воспоминание, и оборвалось…

— Лучше уж спросить, знаю ли я значение слова «любить», — с насмешкой над самим собой сказал Ваганов.

— О, конечно же вы знаете, — с улыбкой возразила женщина. — Любить — это значит стремиться друг к другу…