Николай Фомичев - Неожиданные люди

«А ты промолчал?»

«Нет… Я сказал, не удержался (хотя в присутствии шофера не следовало бы говорить о наших разногласиях) …сказал, что крайностей его решительно не разделяю, а если он считает мою точку зрения неверной, мы можем это обсудить на заседании парткома…»

«И он на это промолчал».

«Да, сделал вид, что задремал…»

«Он промолчал, но все же кое-какие выводы для себя сделал?»

«Очень небольшие… Во всяком случае, угрожающий тон на своих оперативках он сохранил…»

«А потом опять сорвался…»

«Да… И на этот раз жертвой его срыва стал Беспалов, главный инженер «Стальстроя»… Конечно, понять Кремнева можно: лето шло на убыль, на счету был каждый день и даже каждый час. Любая проволочка на пусковых объектах (а Беспалов строил «сдаточный», прокатный, цех) была действительно недопустимой. И все-таки ни это и ничто другое не может оправдать «разгон», который учинил Кремнев Беспалову… Я хорошо ее помню, эту неравную словесную дуэль…»

…Она произошла в конце оперативки (проходившей нервно, с перебранками, с попытками начальников СУ валить с больной головы на здоровую и окриками Самого, тоже нервного и распаленного от неудач, — обычное явление, когда необходимо-заданный темп превышает возможности стройки), за длинным «заседательским» столом, занятым участниками совещания, длиной своей столешницы, как барьером, разделившего сидящего Кремнева и стоявшего Беспалова, молодого, сильного на вид мужчину, телосложением и русским открытым лицом похожего на Шаляпина…

— …Вы еще на прошлой оперативке давали клятвенное обещание ликвидировать отставание по прокатному цеху! Так почему вы до сих пор не соизволили начать монтаж ферм?!

— Герман Павлович, но ведь без подстропильников не начнешь монтаж ферм…

— Кто готовит подстропильники?!

— Завод металлоконструкций нашего главка…

— Вы обращались, ездили туда, объясняли обстановку?!

— Да мой начальник производства до сих пор сидит на заводе — и все бесполезно: на заводе нет уголка нужного профиля…

— Проблему нашли — уголок! Лишь бы зацепиться за что-нибудь! И вы продолжаете ждать у моря погоды?!

— А что я могу сделать, Герман Павлович?..

— Вы были в министерстве?! Говорили с министром?! Добивались?! Требовали?! Стучали по столу кулаком?!

— Да… Я ставил вопрос…

— Вопрос не столб! — Кремнев завернул матом. — Стоять долго не будет!!

— Герман Павлович…

— Что «Герман Павлович»?! Вы — старая болтливая баба, вот вы кто! Баба и бездельник! Я не потерплю бездельников на стройке! Я добьюсь вашего немедленного снятия!.. Артур Акимыч! Запишите текст телеграммы: «Москва. Минмонтажспецстрой. Министру. Срочная. Отсутствие подстропильных ферм срывает правительственные сроки сдачи прокатного цеха. Случае непринятия вами экстренных мер апеллирую ЦК. Кремнев» …Все! Хватит на сегодня!..

«Конечно, Беспалов не заслуживал такого отношения. Его управление было лучшим в министерстве… Мы вышли вместе… Он шел чуть впереди и в вестибюле вдруг упал… Да, у него было больное сердце, и нужно было бы давно уйти с такой работы, но разве так легко уйти с любимой работы?.. Мы отправили его в больницу… Он умер, не приходя в сознание…»

«Но ведь Кремнев не знал, что у Беспалова больное сердце…»

«Может быть, не знал… На траурном митинге он произнес прочувственные, добрые слова о покойном, кажется, искренние слова… Но в моих глазах он окончательно упал как человек и как руководитель…»

«Но ведь был еще другой Кремнев…»

«Да, был и другой… Тонкий, умный, по-настоящему интеллигентный… Он редко был таким, но я помню его и такого… Этот новый, незнакомый Кремнев открылся мне… да, во время одного из приездов к нам секретаря обкома Журова. Я тогда был только избран и впервые участвовал в такой беседе… Нас было трое, и мы сидели в моем небольшом кабинете и разговаривали как добрые приятели… Впрочем, говорил по преимуществу Кремнев, я — слушал, а Журов, вообще немногословный, задавал вопросы, интересуясь состоянием дел на стройке… Как сейчас я вижу эту сцену…»

…Из управления давно уже все разошлись, и только здесь, в уютном кабинете Ваганова, светила старенькая люстра и шел неторопливый спокойный разговор.

Они сидели в креслах, секретарь обкома и Ваганов, а перед ними расхаживал Кремнев, плотный, невысокий, весь подтянутый, в светлом костюме без галстука.

— …Или взять проблему кадров, — говорил Кремнев, лодочкой держа перед собой сцепленные кисти опущенных рук и глядя в ковер под ногами. — Налицо — явная деквалификация… Сразу же после войны мне много приходилось строить… вернее, восстанавливать. Так я вспоминаю тех же плотников: молодые парни, они владели топором, как ювелир резцом. Бывало, делает он крестовину. Вырубит фигурные чашки в двух подтоварниках, вставит их одна в другую, и вы в крестовине щелочки нигде не найдете. Воистину, как говорится, комар носу не подточит… А сейчас? Всю стройку обойди, а таких мастеров не найдешь… Я понимаю, талантливые плотники выходят из деревень, а к нам народ идет из городов. Но ведь у них в трудовой записано: плотник пятого разряда! А он топором только гвозди может заколачивать… Ну, плотники — ладно. А слесари? Ведь это городская профессия. И — тоже: толковый слесарь — редкость среди тех, кто приезжает к нам по оргнабору. — И Кремнев стал рассказывать, как трудно его инженерам работать с таким персоналом…

А Ваганов слушал и не узнавал Кремнева: баритон его звучал негромко, сдержанно и был исполнен какой-то странной, мудрой печали, и такая же печаль лежала на его расслабленном лице, печаль человека, углубленного мыслью в проблемы, решить которые возможно только разумом, и не верилось, что это — тот же самый Кремнев, который может грубо, распоясанно орать, стучать кулаком по столу и унижать своих ближайших помощников…

— А возьмите дисциплину, — продолжал Кремнев, расхаживая взад-вперед по кабинету. — Опоздания. Прогулы. А кое у кого — непонятная, пагубная тяга к вину, — таким ничего не стоит бросить рабочее место и сбегать за поллитрой… Я далек от мысли огульно охаивать всех, кто к нам приезжает, но поверьте, Константин Михалыч, — это тоже проблема, и она здорово влияет на дела. Я понимаю, с народом нужно работать. И наш партком, — он мельком взглянул на Ваганова, — постройком, комсомол многое делают в этом направлении. И все же я впервые руковожу строительством, где такая слабая дисциплинированность. Я все пытаюсь и не могу понять: почему молодой человек, приезжая к нам на стройку, чувствует себя не участником дела огромной важности, а каким-то свободным художником: хочу — работаю, хочу — нет…

— Так вы ведь работали в годы войны, когда опоздания, прогулы и неряшливое отношение к делу были абсолютно невозможны, — с тонкой улыбкой заметил вдруг Журов. Он сидел в свободной, отдыхающей позе и крупной головой с густой седеющей шевелюрой и мягкими, мясистыми чертами лица напоминал старого, добродушного льва. — В наши края ведь стремятся большей частью люди отсталые, любители длинного рубля. Толкового работника всеми силами стараются на месте удержать… А что касается острастки, годится одна — воспитательная, четкая организация труда, чтобы каждый разгильдяй увидел: длинный рубль дается лишь тому, кто честно трудится.