Сарвар Азимов - Узбекские повести

Теперь конец, подумал Камал, видя, как под напором урагана никнут кусты тамариска, еще немного — и хлопчатник будет погребен под этим горячим песком. Весь труд пропадет. Камал вел трактор, угадывая дорогу к вагончику, и проклинал тех, кто подал идею распахать Маханкуль. Полевой стан Камал не столько увидел, сколько ощутил, чуть не наехав на крыльцо вагончика. Он заглушил мотор, спрыгнул на землю и, закрыв лицо тюбетейкой, наваливаясь спиной на ветер, добрался до двери, нашарил ручку и рванул на себя.

— Слава аллаху, ака-мулло, — к Камалу подошел Араш и принялся его отряхивать, — перепугали вы нас. Мы уже не знали, что и думать.

— Воды, — прохрипел Камал, сплевывая песок.

Араш зачерпнул воды из огромной трехсотлитровой бочки, стоявшей в углу, и подал бригадиру. Камал с жадностью выпил эту теплую, отдающую ржавчиной воду, поставил ковш на стол и огляделся. В полутемном вагончике царило унылое настроение. Парни сидели насупленные и погрустневшие. Нелегкий труд погиб на глазах.

— Что будем делать теперь, ака-мулло? — спросил Араш, самый молодой и нетерпеливый.

Камал не ответил, у него все еще теплилась надежда, что ураган остановится, уляжется, уйдет. Он подошел к окну, стараясь что-нибудь разглядеть в бешено крутящейся мутной пелене. Ветер завывал на разные голоса, подобно какому-то живому и злому существу. Песчаные вихри ударяли по тонким стенам вагончика, звенели стеклами. Камал опять вспомнил легенду о золотой коробочке; пережив такой ураган, конечно, начнешь верить, что в пустыне живут свирепые дивы. «Завтра папа поедет в пустыню и отнимет у дивов золотую коробочку». Сиявуш сказал это с такой гордостью, ведь он не сомневался в силе и стойкости отца, готового сразиться с волшебными чудовищами. Да, в мире всегда было много трудных дел и бед, испытывающих волю человека. С первого дня в Маханкуле он не знал покоя. Дважды пересевали хлопчатник, но и это, оказывается, не все, теперь эта новая беда, когда, казалось бы, самое трудное позади и уже появились ровные дружные всходы. Ветер шуршал песком по стеклам. В завыванье бури словно бы слышались человеческие голоса, вой шакальей стаи.

— Занесет весь хлопок, — сказал Араш.

— Пропала работа, — усмехнулся Акрам.

— Работа? А семена, а горючее? — начали перечислять убытки парни.

Камал слушал разговор, и ему хотелось добавить, что не только работа, горючее и семена, надо прибавить потерянные гектары тамарисковых зарослей, которые они перепахали своими тракторами, но промолчал, чтобы не подливать масла в огонь. Парни искренне переживали беду. Вон как огорчен Араш, а ведь он подтрунивал над Камалом, когда спрашивал, не добровольцем ли тот приехал в Маханкуль. Значит, и он, и его товарищи работают тут не только из-за непреклонности жестокосердной председательши.

— Уж очень сильный ветер. Такого надолго не хватит.

— Много ты понимаешь.

— А ты дождь сильный видел? Раз-два, все залил и перестал. Так и этот ураган.

— В прошлом году так же было, ветер, все несет, ничего не видно.

— Да ведь тогда была ранняя весна. Это же другое дело. Сравнил. Перепахали и тут же пересеяли. А нынче уже некуда пересевать. — Один выход, надо вывозить школьников на поля, чтобы раскопать занесенные всходы.

Камал недовольно хмыкнул и обернулся к Акраму. Не хватает только, чтобы дети работали в пустыне. Мало того, что им приходится работать в кишлаке, везти их еще и сюда.

— Нет, — сказал Камал, упрямо мотнув головой. — Сами сделаем.

— С ума сойти, — сказал Акрам. — Пока мы вшестером будем ковырять это поле — лето пройдет.

— Месяц, как минимум.

— Пусть, но школьников не тронем.

На крыльце явственно послышались чьи-то шаги, распахнулась дверь и на пороге показался занесенный песком и пылью юродивый. Он огляделся, протирая глаза, увидел Камала, шагнул к нему, протянул руку — на потрескавшейся, сухой ладони лежала коробочка хлопка с пожелтевшим растрепанным волокном.

— Нашел золотую коробочку, тебе принес. Обещал… — Глаза старика горели неистовой радостью. — Отыскал. Ха-ха-ха! Знаешь, дивы долго гнались за мной. Не отдал. Тебе — бери!

Парни смотрели на внезапно появившегося старика с брезгливым недоумением и даже со страхом.

Камал взял иссохшую легкую коробочку с ладони старика. Нет, не забыл старик тот давешний разговор, должно быть, в поступках этого несчастного есть какая-то своя логика. Он верит, что все хорошее и плохое на земле свершается по воле сверхъестественных сил и духов, их стремления и хитрости стремится он разгадать своим больным разумом.

От удара ветра опять задрожали стекла. Юродивый испуганно вздрогнул, огляделся по сторонам и прошептал Камалу:

— Спрячь, а то дивы увидят!

Камал кивнул, соглашаясь с юродивым, завернул коробочку в платок и сунул между книгами на этажерке. Юродивому это понравилось, он улыбнулся и еще раз подозрительно осмотрелся по сторонам, не видят ли дивы, куда Камал спрятал драгоценную коробочку.

— Воды хочу.

Камал зачерпнул полный ковш воды. Юродивый опасливо потянулся за ковшом, резко выхватил его из рук Камала, отвернулся в угол и большими глотками выпил всю воду.

Старик долго шел сюда, устал и был, конечно, голоден. Камал постелил курпачу, достал из целлофанового мешка лепешку, взял с пластмассовой тарелки на окне несколько кусочков сахару и положил все это на расстеленный платок. Он показал юродивому на курпачу, и тот, болезненно улыбаясь и оскаливаясь, прошел и сел на указанное место. Когда Камал раскладывал лепешку и сахар на платке, юродивый схватил его за рукав и, дико оглядевшись, попросил:

— Ты не скажешь дивам, что я у тебя?

— Конечно, не скажу, — успокоил его Камал.

Араш поднес старику еще один ковш воды, со страхом и состраданием глядел, как тот ест лепешку, хрумкает сахаром и запивает все это торопливыми нервными глотками.

Ураган не прекращался. Камал опять подошел к окну, видно было по ближним рядкам, что хлопчатник гладко зализан песком. Ветер заметно сдавал, но все еще нес тучи песка и пыли на безнадежно погибшие посевы. «Такой ветер может унести человека, что ему слабые всходы, — думал Камал. — Вон как ломало и гнуло тамариск. Неужели опять все насмарку? Разгулялась стихия. То одно, то другое. Пересевали дважды. С тутовником из-за запоздалой весны намучились. И в третий раз придется пересевать. У людей руки опустятся — сизифов труд. И какой смысл, посеянный теперь хлопок ничего, кроме убытков, не принесет, да еще надо будет его выхаживать, как недоношенного ребенка. Дорого обойдется маханкульский хлопок, не оправдает даже затраченный труд». Но в душе Камала не было злорадства: а я говорил, что не нужно разрушать Маханкуль, вот вам и результаты; это были тяжелые думы земледельца, созерцающего погибший труд, задавленные стихией всходы.