Сарвар Азимов - Узбекские повести

Блаженный засмеялся и, растопырив ладони, приставил их к голове и стал махать, как ушами. Видимо, ему нравилось пугать молодую женщину. Он приседал и кружился, размахивая руками, и тень от него металась по мокрым кустам. Он плясал! Что-то жуткое было в этой безумной пляске старика! Малика смотрела на него со страхом и отвращением. Но так же внезапно, как начал, старик перестал танцевать и, словно вспомнив, что он пришел сказать, подошел к айвану и уставился на председательшу. Она со страхом, молча смотрела на него, прячась за столбом айвана.

— У тебя в груди, знаешь, камень. Только слезы точат камень. Плачь, больше плачь…

Старик замолчал и, еще раз пересчитав деньги, растворился в темноте. Стукнула калитка. Колени у Малики ослабли, и только усилием воли она заставила себя удержаться на ногах. А дождь тем временем разошелся и лил все сильнее, сильнее, будто хотел за ночь омыть всю землю.

Камал плохо спал ночью, вставал, выходил из вагончика посмотреть на дождь. Казалось, что рассвет никогда не пробьется сквозь облака и завесу дождя, но к утру запасы воды на небе иссякли. Горизонт, слабо освещенный восходящим солнцем, не обещал ничего хорошего с востока, там громоздились облака, черные, как душа злодея, и медленно двигались, оставляя все-таки какую-то надежду на перемену. Зато воздух, пропитанный запахом буйно растущих трав, мокрой земли, был чист и прохладен. Вот уже десять дней Камал здесь, и все время дождь. Ни одного солнечного дня. Если не появится солнце и не прогреет землю — семена сгниют в борозде. Утро разгонит, растащит облака, а к вечеру они опять сгрудятся, опять заполнят все небо от горизонта до горизонта, начнет накрапывать, потом польет, польет… Земля промокла насквозь. Неужели придется пересевать?

Из тамбура выглянул молодой коренастый парень в стеганом халате.

— Идите чай пить, ака-мулло!

Камалу не хотелось возвращаться в духоту вагончика. Он махнул рукой.

— Пейте, я пройдусь.

Утопая в мягкой раскисшей земле, Камал дошел до канавы и по ней пошел краем поля. В канаве было много воды, и Камал механически подумал о том, что, рано или поздно, воду надо будет очищать, что очень дороги покамест очистные сооружения. Но строить их надо, иначе земля будет терять ценность год от года, не помогут никакие усилия, не спасет подъем целины. Еще год-два, и непаханой земли, вроде Маханкуля, просто не останется. Густая сильная трава доходила до колен. Камал оставлял широкий, ясно видимый след в этой рослой сочной траве по окраине поля. Хлопок не был виден на ворсистом ковре сорняков, пробившихся на пахоте, лишь кое-где жалкие слабые ростки хлопчатника пробивались среди сильных живучих степных трав. Камал свернул по борозде и, присев, поковырял влажную слабую землю, поискал хлопковое семя и не нашел. На палец попала пустая подгнившая кожура. Камал подрыл еще, еще — ни одного проросшего семени. Кое-где по одному, по два, бледные и слабые, всходили ростки хлопка. Посев заглох и погиб. Камал поднялся, сорвал у межи мокрой сочной травы, вымыл руки травой, вытер их о полу стеганого халата. Все ясно, придется пересевать, и ничего тут не поделаешь. Ждать бесполезно, даже переменись погода немедленно, уже ничему не помогут ни тепло, ни солнце. «И это произошло на песках, — думал Камал, возвращаясь в вагончик с твердым решением ехать в кишлак, — а что вокруг кишлака, на ближних и дальних полях? Здесь песок впитывает воду, а там-то, без песка, уже давно все погнило. Большие площади придется пересевать заново. Трудно придется дехканину, заработки упадут, а работать придется день и ночь, вдвое против обычного. Да еще на носу горячее время, не хватит рук заготавливать тутовые листья для шелкопряда. Как там справляется Нигора. Неужели мы так и не наладим четкую поставку листьев. Разве под силу слабой женщине рубить ветки тутовника».

На полевом стане пили чай и о чем-то оживленно разговаривали, и пока Камал оббивал грязь у порога и чистил щепкой сапоги, до него долетали оживленные голоса и смех парней. Увидев Камала, все замолчали. Камал подсел к столу и налил себе чай, Араш пододвинул ему банку с конфетами. Камал и сам чувствовал, что он мешает и надоел ребятам из бригады. До него они жили по-своему, работали с прохладцей и тогда, когда считали нужным, веселились и дурачились, сколько влезет, играли в карты, как-то скрашивая этим скучную жизнь на отдаленном от кишлака полевом стане. Он не играл с ними в карты, не слушал и не рассказывал смешных, а порой и неприличных анекдотов — или лежал себе с книжкой на постели, или писал у маленького стола возле окна. Писаниной его никто не интересовался, а книгами тоже, даже не спросили ни разу, что он читает. Парни видели, что Камал бродит по зарослям тамариска, что-то измеряет и считает, составляет какие-то графики, над чем-то ломает голову и заносит свои размышления на бумагу. Конечно, парни понимали, что Камал отправлен в Маханкуль не за хорошие дела, из агрономов в бригадиры ни за что ни про что не понижают. Но Камал не походил и на страдающего изгнанника и, судя по тому, как он много работал, писал что-то более значительное, чем просто жалоба в высшие инстанции, — кто же для жалобы будет делать такие, в несколько страниц, расчеты?

— Надо ехать в кишлак, — сказал Камал и поставил пиалу. В глазах у парней промелькнула легкая зависть. Они бы тоже, если уж на то пошло, не прочь побывать дома. — Нужны семена. Будем все пересевать, всходов нет и не будет.

Камал задумчиво отломил еще кусок лепешки, пожевал, запил чаем.

— Араш, заправляй, брат, трактор, ты поедешь.

Конечно, можно было бы и подискутировать о том, кто поедет с Камалом в кишлак, при прежнем бригадире так, наверное, и получилось бы, и в вагончике произошла бы перебранка, но все знали, что Камал человек крутого нрава и с ним спорить не следует, запросто может испортить настроение.

Араш ловко вел трактор, выбирая более или менее ровные участки разбитой дороги, но все равно трактор то проваливался в яму, то его заносило в колею, и у Камала что-то постоянно обрывалось внутри от тряски. Тракторист заметил, что Камал хватается руками, улыбнулся.

— Привыкли к машинам, изнежились в комфорте, да, ака-мулло? — Араш улыбался во весь рот. — Измучаетесь, пока доберемся.

Камал промолчал, пропустив мимо ушей слова тракториста, но тому было скучно, и через некоторое время он снова приступил к разговору.

— Чего это вы, ака-мулло, все вдруг бросили и приехали в эту чертову дыру бригадирствовать? Плохо разве в кишлаке?

Камал слушал тракториста и усмехался про себя: вряд ли поймет его этот молодой веселый и глуповатый парень.

— Хочу научиться ездить на тракторе. Дай, думаю, поеду в Маханкуль, может, научат меня тамошние ребята на тракторе ездить.