Сарвар Азимов - Узбекские повести

— А вы шутник, ака-мулло. — Араш достал спички и погремел ими. — За такие слова с вас полагается сигарета.

Камал достал из кармана ватника пачку, взял себе сигарету и протянул Арашу.

— Давно куришь?

— Четвертый год, — сказал Араш. — В девятом классе начал. А в Маханкуле чего делать? Днем с работой как-то не замечаешь, как время летит, а вечером хоть волком вой, кажется, что так и пропадем мы в этой пустыне. Вот и отводим душу, смолим сигарету за сигаретой. Ну, конечно, нет-нет да поддадим по двести граммов, оно и повеселей. Иначе тут чокнешься.

— Что же не уезжаешь, зачем мучаешься? — улыбнулся Камал.

— Как это? Да апа сгноит, вы разве не знаете? Я бы сразу уехал и раздумывать бы не стал.

— Можно подумать, тебя насильно держат. На освоение пустыни мы планировали направить одних только добровольцев.

Араш ухмыльнулся и взглянул в глаза Камалу.

— Вы, наверное, тоже из добровольцев? Неужели вас так тянет в Маханкуль? Или сознательность заговорила?

— Если скажу «да» — ты ведь все равно не поверишь…

— Только не надо, — махнул рукой тракторист. — Слышали мы и про долг, и про обязательства, и все такое.

— Знаешь, что я тебе скажу? Человек не должен браться за дело, к которому у него не лежит душа. Напрасно будет мучиться сам и мучить других.

— Вы меня не поняли.

— Да ладно, чего попусту болтать, — оборвал его Камал. — Надо прямо говорить, есть недостатки — скажи о них.

Араш с беспокойством посмотрел на бригадира. Он завел разговор просто так, чтобы провести время в дороге, а тут человек сразу задевает серьезные струны.

— Если я выскажу все, чем я недоволен, мне язык быстро укоротят, разве вы не знаете, ака-мулло…

Камал взглянул на тракториста с любопытством. Совсем молоденький, крепкий, коренастый паренек, так ловко управляется с баранкой, а хочет казаться несчастней муравья. Откуда такая осторожность, еще из яйца не успел вылупиться, а уже дипломат, слово боится сказать.

— Какой ты напуганный! Когда только успел научиться осторожности? Эх, братец!. Человек должен быть посмелее муравья. Не надо бояться иной раз высказать все, что у тебя на сердце! — Камал стукнул кулаком по колену. Похоже, что говорил он это не столько молодому трактористу, сколько в подтверждение своим собственным мыслям. — А там… не жалко и совсем онеметь.

«Все это, может быть, и хорошо, — подумал про себя Араш, — но в жизни так не бывает. Просто Камал-ака много читает, потому и говорит как по книжке. В жизни все по-другому. Уж я-то знаю».

Больше разговор не налаживался, а скоро показался впереди на дороге кишлак. Возле почты Камал велел остановиться, слез и пошел, разминая ноги, к почте отправить письмо, хотя вряд ли правильно было бы назвать исписанную мелким, убористым почерком Камала тетрадь письмом. Скорее, это была докладная, даже целый трактат, проект рационального освоения земель Маханкуля. В тетради по пунктам были изложены давно уже мучившие Камала мысли о том, как и зачем необходимо сохранить в Маханкуле заросли тамариска, какие усилия нужно предпринять для очистки сточных вод, чтобы сохранить плодородие окрестных почв, превращающихся в солончаки. В подтверждение своих соображений Камал приводил факты и детальные расчеты. Камал обращал внимание руководства на то, что в иных районах республики для отгонного животноводства создаются искусственные заросли саксаула, тамариска, вкладываются большие средства, а одновременно с этим Маханкуль, где это все имеется от природы, необдуманно распахивается.

Камал крепко заклеил бандероль. В этой тетради была частица его души, и он посылал ее, чтобы найти отклик. Пока ему выписывали квитанцию, он на минуту задумался и снова убедился в том, что поступает правильно. Он многого ждал от этого шага. Хватит тянуть, это не только его личный принцип, это государственное дело, тут есть смысл идти на любой риск. Пусть его не поняли в районе, поймут в области, в республике, там виднее, не застилает глаза местничество.

В конторе никого, кроме Малики, не было. Камал в двух словах объяснил положение с хлопчатником. Председательша выслушала его молча, хмурилась и не поднимала головы. Камал сказал, что приехал за семенами, что надо пересевать весь клин, как только немного распогодится и подсохнет, трактора смогут выйти в поле. Приглядевшись внимательно к председательше, Камал заметил, что она тяжело переживает создавшуюся ситуацию. Напряжение как бы смыло с ее лица красоту, проступила злая обида на всех и вся, на погоду, на людей, на Камала. Слушая, Малика кивала головой и поглядывала на агронома с таким укором, будто это он виноват, что идет дождь, что сгнили семена, что нужны новые семена и горючее, что нужно снова пересевать хлопчатник почти на всех землях колхоза.

Малика оглядела усталую фигуру Камала: промокшая тюбетейка, грязная телогрейка и заляпанные сапоги, вздувшиеся на коленях брюки, под ногтями пальцев, обхвативших спинку стула, — земля.

— Мы решили помочь вашей семье, устроили детей в детсад.

Малика и сама не знала, почему вдруг вспомнила про детей Камала и детсад. Наверное, именно теперь ей хотелось показать ему свою объективность, подчеркнуть справедливость «ссылки».

Камал едва сдержался, чтобы не ответить грубостью. Похоже было, что Малика заботилась о его детях, как о сиротах, да и вообще, с какой стати председательша вмешивается в его семейные дела! Он оттолкнул стул и встал.

— Я вижу, вам это не понравилось, — сказала Малика. — Вашей жене было трудно, а теперь ей будет сподручнее справляться с хозяйством.

Если бы не залитые поля, где не взошел хлопок, Камал наговорил бы грубостей, но председательша выглядела такой пришибленной, как будто все эти дожди били по ее сердцу. Камал на минуту представил себя на ее месте, ведь он тоже ночей не спал, слыша этот монотонный шум дождя, он сам чувствовал, как погибают и не всходят семена в полях. Она несет всю ответственность за огромное хозяйство, где далеко не все зависит от воли человека, пусть он будет какой угодно предусмотрительный, дисциплинированный, опытный и волевой. А ответственность за урожай — это ответственность перед людьми за достаток в доме дехканина, за заработки, это ответственность перед районом и областью… Нет, наверняка не спится председательше. Камал даже пожалел Малику.

Глаза у Малики были потухшие, печальные. Видимо, нет у нее даже задушевной подруги, близкого человека, которому могла бы она доверить свои переживания. Разве женское это дело только требовать, распоряжаться, наказывать, всюду успеть, все предусмотреть… И нет человека, который поможет, разделит ее тревоги, возьмет на свои плечи часть ее ноши.

Камал долго и медленно думал обо всем этом, взявшись за ручку двери, уже на выходе из кабинета председательши, а когда додумал до конца, у него уже не было ни раздражения, ни гнева на нее, он повернул назад и подошел к ней, сидевшей за столом, наклонился и спросил: