Сергей Плачинда - Таня Соломаха

— Охо-хо!.. — пронеслось в толпе.

— Распрягай! — крикнул кто-то.

— Батюшку в хомут! — догадался Чуб, и все весело засуетились у брички.

Пьяного отца Павла запрягли в бричку. В нее набилось полно людей.

— Погоняй!

— Э-эп!

— Но, вороной!..

Перепуганный поп, дернув раз, другой, тронул с места бричку, повез. На площади чуть не падали от хохота. Но уже бежали сюда урядники, атаман, скакал на коне оповещенный о случившемся Козликин, свирепый, как зверь…

На следующий день во двор к Соломахам въехала мажара. Привезли из холодной [8] Холодная — помещение для арестованных при местной управе. отца, замученного истязаниями, в беспамятстве. Безутешно рыдали сестры Тани и мать, всхлипывали ребятишки, а она достала бинты, йод, нагрела воду и молча, стиснув зубы, стала промывать раны отца и перевязывать посеченное его тело. С тех пор не оставляла отца. Ухаживала за больным, кормила его, удерживала, когда он в бреду пытался куда-то бежать, и все думала, думала…

— Жечь их!.. Бить! — кричал в горячке отец.

«Бить!» Таня уже не пугалась этих слов.

Окончательно завершилась продолжавшаяся в течение нескольких лет дискуссия между дочерью и отцом. Дорогой ценой досталась отцу победа.

Таня убедилась, что перед нею огромная каменная стена, которую читальнями не разрушить.

Отец поправлялся, а она становилась все суровее. Грустила, прощалась со своими мечтами о книгах, о воскресной школе, о том просвещении, что, казалось, должно было принести людям счастье и уничтожить нищету.

Зло высмеивала теперь свои былые намерения… И, наконец, позвав брата Миколу, сказала:

— Теперь я, как никогда, понимаю Ивана. Нужно действовать оружием. Просвещением ничего не сделаешь… Я буду сражаться с винтовкой в руках… Иди, Микола, в Армавир, найди на заводе слесаря Ивана и передай ему мои слова. Чтобы не забыл обо мне, когда надо будет.

Через неделю, едва поправившись, Григорий Соломаха получил в пакете бумагу из Екатеринодара. Сообщалось, что он, Григорий Григорьевич Соломаха, увольняется с работы и лишается права учительствовать.

Пошатнулся и упал Григорий Соломаха — больше уже не мог подняться: его разбил паралич.

В той же бумаге говорилось и об увольнении Валентины.

…Пока Таня возила больного отца в Екатеринодар и Кисловодск, в Армавире был арестован Иван Опанасенко, осужден и затем отправлен на фронт.

Содрогается земля от взрывов, трещат пулеметы, срываются влажные комья земли на голову.

В сырой землянке спят солдаты, и один лишь Иван Опанасенко дежурит у телефона. Он прилег на скамью, приложив трубку к уху.

Уже более полугода он на фронте. После ранения назначили телефонистом батальона. Плывут мысли, вспоминает Иван свои скитания, Киев, Ничипора Травянко, армавирское подполье… Думает о Тане. Врезались в память ее слова, переданные братом Миколой накануне ареста: «Я буду сражаться с винтовкой…» Так вот ты какая, моя русалка!.. Он наблюдает, как сверху каплет на спящих солдат. «Неужели мы еще встретимся, родная? И вместе пойдем сражаться?.. И в той новой жизни будем вместе?..» Будем, будем, будем…

Раздумья прервал телефонный разговор. В полк звонил командир дивизии. Иван прислушался. Генерал уведомлял командира полка о происшедшем в Петербурге государственном перевороте, об отречении царя от престола и требовал, чтобы господа офицеры были начеку, приняли все меры к предупреждению возможных солдатских беспорядков.

— Ребята! — громко крикнул Иван, отбросив трубку. — Революция! Царя скинули! Кто со мной, пошли в штаб, подымем на штыки командира полка, деспота нашего!..

Но когда Иван Опанасенко и его команда прибежали в тылы — в штаб полка, там солдаты, уже узнав о революции, расправлялись с полковником. Его бросили в затопленную водой землянку. Он еще пытался вынырнуть из воды, подняться, но меткие выстрелы доконали его.

А полк в это время митинговал, выбирая солдатские комитеты…

О февральских событиях Таня узнала в Армавире. Ездила туда за учебными пособиями. Но попав в бурлящий, взбудораженный город, забыла обо всем. Накупила газет и на попутной подводе заспешила обратно в станицу.

Под вечер зазвонил колокол на сходку. Это был первый митинг в станице. Таню нельзя было узнать — раскрасневшаяся, возбужденная, она звонким голосом рассказывала о свержении монархии, о Временном правительстве.

Однако радость угасла сразу же после выступления. Станичники спросили у нее, будет ли новое правительство землю давать беднякам и когда закончится война. Таня растерялась. Она этого не знала.

«Подождем…» — ответила неопределенно. Только Тося бросилась Тане на шею, стала целовать ее и сквозь слезы радости говорила:

— Вот они, наши мечты, Танюша! Свершилось! Теперь все равны. Эксплуатация ликвидирована, монархии конец! Пришло счастливое время.

Таня была в замешательстве:

— А в самом деле, Тося, как же с землей?..

— Ай, — отмахнулась та, — будет в конце концов какое-то соглашение. Самое главное — это то, что наступило равенство и взаимное уважение.

Но проходили дни, месяцы, а все оставалось по-старому. «Только и того, что всех — и бедных и богатых — „господами“ стали величать», — вздыхали люди. Почти ежедневно с фронта то в одну, то в другую бедняцкую хату прилетала печальная весть, подкашивающая семью.

Люди ходили на работу в помещичьи экономии, на кулацкие хутора; осиротевшие женщины вязали за шестой сноп [9] Шестой сноп — вид натуроплаты: пять снопов хозяину, шестой — батраку. ; не по годам взрослели дети, уже хлебнув немало горя.

А кулачество бесилось. Каждый день дикие, шумные оргии. В отпуску шаталось много офицеров. Пьянствовали, носились по станице на конях, пугая девушек.

Костлявый, сутуловатый дьячок Леонидий — бездомный священнослужитель, правая рука отца Павла — приплясывал у винной лавки:

Ему подпевала гулящая Химочка — подлиза и доносчица (следила в церкви, кто не молится, насмехается над попами, и все передавала святому отцу). А дьячок Леонидий и в самом деле размахивал бархатным мешочком, в котором звенели деньги. Слушали это звяканье станичники, задевало оно их за живое, в дьячковом-то кошельке была кровушка людская.

Ходит Таня по тропкам своего детства, ласкают ее родные ветры, веет отовсюду материнскими колыбельными песенками и сказками бабушки. Как во сне — вербы над Сулой, груша у старой хаты, аист на крыше и соловьиное пение.

Пришло как-то письмо в Попутную Соломахам — от бабушки, жившей возле Лубен, письмо о том, что она уже совсем одряхлела, отходила свое по веселой земле и теперь готовится на тот свет. Но хочется старенькой перед смертью хотя бы послушать их голоса (видела она уже совсем плохо, как сквозь сито). И пусть кто-нибудь приедет на Полтавщину, погостит и прихватит старушку на Кубань.