Сергей Плачинда - Таня Соломаха

И вот Таня в родном селе, утопающем в садах. Гудят пчелы, пахнет медом. Легкие облачка плывут над Сулой. Днем Таня полола огород, заросший сорняками. Бабуся пекла на дорогу хворост и калачи, а дед — во всем белом — топтался возле Тани, выносил бурьян на межу. Был он тихий, безучастный, точно не от мира сего.

— Дедушка, — кричала Таня ему на ухо, — а правду ли кобзари поют о Марусе Богуславке?

— Святая правда… — и начинал рассказывать. А вечером, когда уже невыносимо болела спина, Таня шла к золотой Суле. Вода в ней действительно золотистая, красноватая. Зайдешь в речку — и становишься, будто бронзовый.

Узнала Таня полувысохшую вербу, с которой когда-то прыгала в речку. Но там верещали малыши, и она пошла дальше. Разделась под тихими вербами и вошла в теплую воду…

Когда вышла из воды, круглая луна выглядывала из-за верб, над левадами стлался туман, в селе лаяли собаки, тонкий женский голос звал: «Степанко-о-о!.. Ужина-а-ать…»

Как будто не было ни горя, ни страданий людских, ни революций, ни передряг. Стоя на коленях, выкрутила и расчесала косы, как вдруг что-то треснуло под вербами. Взглянула настороженно в темноту. Забилось сердце — там метнулось что-то белое. «Ага, — усмехнулась, — испугалась водяного…»

Он ее поджидал на тропинке, которая вела через левады к селу. Подойдя поближе, Таня увидела — парень. Был он в вышитой сорочке, запыленных сапогах. На голове студенческая фуражка, из-под которой выбились кудри. Высокий, стройный, стоял, как в сказке или на картинке. Луна светила ему в лицо, оно казалось бледноватым, особенно четко вырисовывались юношеские усы.

— Так вы, оказывается, не русалка…

— И вы мне вначале показались сказочным перелесником.

— Третий вечер вижу вас здесь… в лунном сияньи…

Он шел рядом, шурша сапогами по траве, изредка отставал, обходя головки капусты, рассевшиеся у тропки, как хозяйки на ярмарке. Запахло чебрецом, васильками, и теперь Таня заметила в руках юноши букет полевых цветов.

Он что-то спрашивал… Почему она купается вечером? И не боится? Ничуть?

— Вы на все лето?

— Нет, через два дня уезжаю.

Он замедлил шаги.

— Почему так скоро? Откуда вы и кто?

— Мы живем на Кубани…

Парень остановился и схватил ее за руку.

— Таня! Это ты? Такая царевна!

Она пригляделась и точно увидела вместо этого молодого парня темноволосого мальчишку. Вот он, мокрый, бредет по лужам и выкрикивает: «Иди, иди, дождик, сварю тебе борщик!..» А сверху льет, и пузыри на лужах вскакивают, а мальчуган шлепает по воде, разбрызгивает ее, и так это славно, что и маленькая Танюша побежала рядом, и вот они уже вместе выкрикивают: «Горшок разбился, дождик полился!..»

— Петрусь!

Они взялись за руки, будто хотели закружиться по-ребячьи в трибушечки.

— А я гляжу, Таня… такое родное… И кажется, я потерял что-то, искал — и вот нашел теперь…

— Ты студент? Учишься в университете? — с восхищением посмотрела на него Таня.

— Да! В Киевском… Недавно профессор Тимченко вспоминал твоего отца, как поборника украинской культуры. Они, оказывается, были друзьями…

— Петрусь, что там у вас?..

— Гудит, клокочет. У нас сейчас такая борьба!.. Группы… партии. Если бы ты знала, Таня!.. Одни за эсерами идут, а есть анархисты, монархисты.

— А ты?

— А я…

Петрусь посмотрел куда-то за село, и Таня узнала в сиреневых сумерках силуэт помещичьего дома, окруженного колоннадой тополей. Того самого, что горел тогда, в годы ее детства. К нему вел людей отец, и первым бежал за ним с косой в руках сухощавый, угрюмый человек — черные усы, сухой блеск темных глаз. Как напоминает Петрусь этого крестьянина!

— Петро! А где твой отец? Ведь он тогда…

— Да, Таня, делил помещичью землю…

— А теперь?

— В Сибири навеки остался… Нет уже у меня отца, Таня.

Шли молча, помрачневшие. Петрусь гневно посматривал в сторону господского дома, весело сиявшего огнями. «Как много ты перенес, Петрусь!» — вздохнула Таня.

— Теперь я понимаю, — взволнованно сказала она. — Ты за большевиков, Петрусь.

— Да, Татьяна. Когда начнется революция, я с винтовкой пойду против буржуазии. У большевиков программа лучше всех: земля — крестьянам, а фабрики — рабочим…

Таня слушала с увлечением. Вспоминала свои недавние «просвещенские» идеалы…

А Петрусь расспрашивал о ней, об отце. Не сводил глаз с Тани, притихший, очарованный.

— Часто снится мне какая-то русалка, — признался Петрусь. — Все будто плачет надо мной, поет грустные песни и расчесывает мои кудри, а потом обернется чайкой, простонет и исчезнет в волнах. Просыпаюсь и говорю себе: «Это Таня». Она выросла и стала красавицей. А вот плачет, думаю, не она, а душа моя, оттого что никогда не встречу Таню. И вот… счастье… Но теперь вижу, что ты красивее той русалочки.

Таня молчала. «Если она сразу пойдет домой, я умру», — подумал Петрусь. Но нет, они долго еще шли улицей под осинами навстречу далекой девичьей песне.

И вдруг свистнул в левадах соловей, защебетал, изумляя мир, защелкал звонко. Ему отозвался второй, третий… Рассыпались хрустальные звоночки, защелкали серебряные трели. Природа наполнилась чарующими звуками, даже сияние луны затрепетало.

— На Кубани нет соловьев, — вздохнула Таня.

Слушали долго, пока Чумацкий Воз [10] Чумацкий Воз — Большая Медведица. не опрокинулся дышлом в Сулу. Наступил рассвет, повеяло прохладой. На лице Тани заиграли розовые тени, Петрусь взял ее за руку.

— Таня, оставайся здесь…

Она освободила локоть.

— Может, и приеду сюда навсегда… Но не одна, Петро…

Он побледнел, долго молчал, наконец решился:

— У тебя есть хороший друг?

— Есть, Петрусь, — и улыбнулась нежно, вспомнив Иванко. — Он очень похож на тебя… Ой, как похож! И у него что-то такое же соколиное, хорошее в глазах…

Таня открыто посмотрела на взволнованного парня.

— Доброй ночи, — пожелала и засмеялась: уже пели петухи, гремели подойниками хозяйки в сараях, розовел за садами горизонт.

— Таня, возьми…

Он протянул ей букет.

— Спасибо, Петрусь. Повезу на Кубань.

— Неужели?

— Непременно… Пучочек чебреца! Он будет напоминать о тебе, таком славном казаке, об Украине, об этой лунной, сказочной ночи…

Они разошлись. И никогда не встретятся. Разве что во сне, в ночных видениях Петрусь увидит Таню, будет говорить ей нежные слова любви, петь красивые песни. А затем отшумит революция, посеребрятся черные кудри Петруся, покроется его крепкое тело боевыми шрамами, согнутся молодые плечи, но он все еще будет писать на Кубань, звать Таню, кликать через тысячу верст. И… ответа не получит…