Владимир Лидин - Отражения звезд

А из Нормандии, с берегов Бретани, со скалистого мыса рыбачьего поселка Сент-Генолэ, привез я панцирь большого краба. Он и поныне стоит в моем книжном шкафу, уже рассохся немного в своих хрупких сочленениях, но в бугорчатых бисерных глазах сохранилось для меня еще то, что связано с пушечными выстрелами волн, разбивавшихся о каменистые рифы, с голубыми, вуалевыми парусами рыбачьих судов, выходящих на лов сардин или чтобы поднять из воды верши с заползшими в них за ночь крабами, а то и омарами....

А на берегу, ожидая возвращения рыбаков, стоят бретонки в своих накрахмаленных белых чепцах, с тонкими талиями и крутыми бедрами, знающие нрав океана с его мирными отливами и бурным натиском дымящихся от пены волн.

Она сохраняла гул и Атлантики, большая, с розовой глянцевитой покатостью раковина, сохраняла и тихий плеск Средиземного моря, в том тишайшем предутрии, когда над разогревшейся накануне и не остывшей за ночь водой лежит легкий туман, а в сетях рыбаков алеют и голубеют, как тропические цветы или бабочки, рыбы невиданных расцветок, серебряный след остается в голубой воде позади рыбачьего судна, теплые брызги летят по временам в лицо, и оно само просыхает в нежном, опаловом рассвете...

И когда я рассказывал об этом утре высокому, стоявшему на террасе своего дома писателю, которому внятны были все силы жизни и все ее краски, он со своим волжским о́каньем напутствовал меня:

— Вот и напишите-ка о рыбаках... соррентские рыбаки сто́ят, чтобы о них написали.

В саду свисали ветки с апельсинами, и один славный художник изобразил этого писателя именно на фоне залива с туманным, сиреневым очертанием прибрежных скал.

А на прощание писатель подарил мне маленькую, розоватую раковину, из тех, какие местные искусники превращают в камеи, сказал, усмехнувшись: «На понюшку», и следовало понять, что стоит поднести эту раковину к носу — и вдохнешь и соленый запах глубин, и эфирный апельсиновых корок, и память нашей встречи...

В чернях Каспийского моря, в котором ходят похожие на бревна белуги, и остроносые осетры, и серебряная белорыбица, засыпающая, как только ее выловят, — в чернях Каспийского моря, качаясь в бударке рыбаков, нашел я и здесь для себя те страницы, которые впоследствии сложились в книгу. Каспий прозвали седым, может быть от его древности, а может быть, и оттого, что чаще всего он в белой кипени бегущих и бегущих валов.

Раковины на берегу Каспийского моря я не искал, привез лишь наплавок из зеленого бутылочного стекла, какой привязывают рыбаки к своим сетям, наплавки эти качаются на волне или зыби подобно таинственным, поднявшимся со дна моря пузырям.

И я подержал еще возле уха раковину, послушал шум Каспийского моря, послушал и посвист ветра в снастях от налетевшей моряны, вспомнил промыслы Мумра и Оля́, вспомнил и могучий ход сельди, когда впереди сильная рыба — залом, для которой в пору нереста не существует встречного течения Волги и которая по-бычьи идет на препятствия.

... А как-то, уже полгода спустя, зашел я по дороге в тот комиссионный магазин, в котором купил в свое время раковину, наверно из Карибского или Целебесского моря.

— Бывают у вас в продаже раковины? — спросил я молоденькую продавщицу.

— Случается, — ответила она, чуть шевельнув своими накрашенными ресницами, а ее веки были голубыми.

— Недавно купил у вас одну раковину, — сказал я. — Она оказалась с необыкновенным содержанием.

Продавщица посмотрела на меня чуть пренебрежительно: наверно, решила, что понравилась, и я ищу повод заговорить с ней, пожала плечами: «Что ж, поздравляю» — и, повернувшись к соседней продавщице, должно быть, посетовала, что нет покоя от покупателей: одни с претензиями, другие — с разговорами.

Я постоял еще у прилавка, посмотрел на негритянских божков из черного дерева, привезенных, наверно, туристами из Конго или Замбии, посмотрел и на старинные часы, на маятнике которых качался амур.

— Зайду еще как-нибудь... может быть, попадется красивая раковина, — сказал я продавщице.

— Заходите, — ответила она так, что можно было услышать: — Заходите, если вам нечего делать.

И, выйдя из магазина, я уже вовсе уверился, что прославить раковину с ее шумом и воспоминаниями, которые она развернула передо мной, как панораму, — прославить такую раковину нужно.

А тому, кто после закрытия магазина поджидает ее, молоденькая продавщица, может быть, скажет:

— Натрепался сегодня один покупатель, будто в раковине, которую купил у нас, нашел что-то... так я ему и поверила. Просто хотел навязаться, наверно.

Но она скажет это с умыслом, чтобы поджидавший ее еще больше оценил, чем владеет.

И посыпал, посыпал снежок, даже не посыпал, а просто жемчужно задрожал воздух в нежной прелести еще робкого морозца, и Гребенников, вдохнув до боли в груди его холодок, вспомнил, как даже записал однажды в своем дневнике: «Не следует приезжать в места, где был счастлив когда-то...» А сейчас все же решил побывать именно в этих местах.

Так много хранит человеческая память, и так мало, в сущности... даже лучшее, даже необходимое по сердечной своей силе проходит нередко, как облако, не успеваешь даже уследить его движение, и вот он снова в том городе, в котором наказал себе не бывать, чтобы не бередить воспоминаний.

С месяц назад он, заслуженный деятель искусства, Василий Аристархович Гребенников, привыкший больше вынимать из своего почтового ящика письма со штампами всяческих учреждений, в работе которых принимал то или иное участие, получил письмо, написанное старательным, еще полудетским почерком:

«Уважаемый Василий Аристархович, в библиотеке музея школы № 8 хранится составленный Вами путеводитель по нашему городу. Наш краеведческий школьный кружок очень просит приехать к нам на наш праздник 28 ноября. В этот день мы отмечаем пятилетие со дня основания нашего школьного музея».

А далее некая Галя Азарова писала, что состоится вечер с выступлениями юных краеведов, и, может быть, согласится выступить и он, Василий Аристархович, а на вокзале его встретят. И Гребенников, сидя за рабочим столом, смотрел в вечернее окно своей комнаты, а в густой синеве, словно проявлялся негатив, возникало постепенно то, что было некогда так близко и так нужно...

«Не следует, Галя, — сказал он мысленно той, которая по поручению школьного краеведческого кружка прислала приглашение приехать, — не следует мне приезжать. Близких в нашем городе у меня никого не осталось, а старых друзей недосчитаешься: одни погибли на войне, другие в свою пору эвакуировались, обжились новом месте, а в вашей библиотеке хранится не путеводитель, а моя монография об архитектурных памятниках нашего города, стоявшего некогда на торговых путях древней Руси. Это славный город со славной историей, и не за горами его семисотлетие».