Владимир Лидин - Отражения звезд

— Вы до которого часа сегодня? — спросила она.

— В шесть Клава Сергеева сменит... а что?

— Полчасика не уделите мне?

— В каком смысле? — и что-то, чего Мария Гавриловна не уяснила себе, словно толкнуло в сердце.

— Хочу побеседовать с вами кое о чем... мы ведь старейшие работники здесь, а насчет вашей работы я нередко задумываюсь: то в кухонном жару, то с подносом.

— Да ведь и насчет вашей работы тоже задумаешься... не так-то просто наш Дом культуры вести, и все с уважением к вам, а Арсений Павлович Светловский без цветов и не придет.

— Он хороший человек, Арсений Павлович, — сказала Милица Васильевна задумчиво. — Так зайдите ко мне перед вечером.

— Обязательно. А на обед сегодня суп с фрикадельками, зразы и компот из апельсинов.

— Плохой едок я стала...

— Что значит — плохой едок... человек должен питаться. Еще салат из свежих огурцов приплюсую.

Мария Гавриловна оставила поднос с завтраком и ушла, а Милица Васильевна помешала ложечкой в стакане с чаем, отпила несколько глотков, глядя перед собой так, словно что-то проходило перед ней в туманном сновидении. Она принудила себя все же съесть немного омлета, чтобы не обидеть Марию Гавриловну, потом допила чай, как всегда — одна, как всегда скрывая от всех, что она — одна, а любовь приснилась, но снов не вспоминаешь, да и не вспомнишь их, только довообразишь то, что, может, совсем и не снилось.

Милица Васильевна много лет жила в одной и той же комнате, в какой жила когда-то с матерью, комната была большая, с полуаркой, в старом доме, до которого еще не добрались городские магистрали, простоит, наверно, и после того, когда освободится ее комната, и добрая соседка Елена Мелентьевна, работающая на телеграфе, скажет: «Так хорошо жили мы рядом, и не случалось, чтобы чего-нибудь не поделили», однако больше будет озабочена тем, кого теперь поселят наместо тихой Милицы Васильевны...

Мысли эти приходили все чаще, и Милица Васильевна сама себе покачивала головой, отгоняя их, принудила себя продолжить рабочий свой день, позвонила по телефону актеру Юрию Холодову, напомнить, что в среду его выступление с чтением стихов Александра Блока, потом позвонила славной Васенке Трофимовой, аккомпаниаторше, сказала:

— Это из Дома культуры — Стоюнина... Васенка, помните, что завтра в час дня у вас репетиция с Якименко, хочет проверить, как звучит его голос в нашем зале.

И Васенка успокоила:

— Помню, помню.

Пришел бригадир циклевальщиков, приводивших в порядок паркет в нескольких комнатах, нужно было договориться, когда они управятся, чтобы комнаты снова начали работать. Потом она позвонила в Управление кинопроката договориться насчет документального фильма для вечера воспоминаний фронтовиков, и когда Мария Гавриловна пришла за посудой, Милица Васильевна, прижав плечом трубку к уху, говорила по телефону, виновато повела рукой, указав на оставшийся почти нетронутым омлет, а звонили из ДОСААФа условиться насчет зала для общего собрания досаафовцев, и Милица Васильевна перелистывала сплошь исписанный перекидной календарь на столе.

Прежде она спускалась обедать в ресторан на первом этаже, но в последнее время ей, видимо, приятнее было обедать одной, и Мария Гавриловна стала приносить в ее кабинет обеды, грустно наблюдая, что она все больше и больше предпочитает одиночество.

Мария Гавриловна принесла обед, перелила из судка суп в глубокую тарелку, погрозила пальцем — чтобы все было съедено — и ушла, а Милица Васильевна продолжала говорить по телефону, и суп в тарелке стынул понемногу.

Она все же принудила себя съесть несколько ложек супа, разломила вилкой зразу, будто не доела, а компот понравился, апельсины несколько смягчали горечь во рту, и Мария Гавриловна, вернувшись за посудой, сказала: «Ну, вот так-то правильнее», довольная, что все оказалось по вкусу.

В шесть часов она кончила дежурство и пришла, как пообещала.

На этот раз Милица Васильевна сидела за столом выпрямившись, в прежней, обычной своей позе.

— Мы с вами старые друзья, Мария Гавриловна, — сказала она не сразу, — и, кроме вас, поделиться кое-чем мне не с кем... я ведь одна совсем.

— Я знаю, что вы — одна, и давно собиралась спросить, почему так получилось в вашей жизни? Неужели не нашлось человека по душе?

— Нет, был такой человек, — ответила Милица Васильевна, — правда, очень давно, но был... однако все сложилось иначе, и об этом я и хотела побеседовать с вами. В последнее время я не очень-то хорошо себя чувствую, врачи настаивают, чтобы я проверилась в больнице. И вот перед тем, как лечь, хочу попросить вас об одной услуге.

— Для вас все на свете!

Губы Марии Гавриловны задрожали при этом, но она сделала вид, будто просто покусывает их.

— В моей жизни ничего сложного нет, — сказала Милица Васильевна. — Но раз вы спросили, почему я — одна, расскажу все-таки. Того человека я любила, а оказалась не нужна ему, захотел иначе устроить свою жизнь, только несчастливо для него все сложилось: жена от вторых родов умерла, а от первых осталась девочка, хроменькая от рождения, и такая она несчастная, Нюрочка. А отец уехал куда-то с оркестром, стал попивать, но судить его я не могу, горе у людей по-разному выражается. В общем, осталась Нюрочка одна на всем белом свете, а насчет того, что она существует, я уже много позднее узнала, рассказал один знакомый оркестрант: была сначала в детском доме, потом поступила на курсы кройки и шитья, стала портнихой, сейчас живет в Челябинске, работает в одной мастерской. Оркестрант сообщил мне ее адрес, и я написала ей, что прихожусь двоюродной тетей по ее отцу, понимаю, как ей трудно жить, пусть напишет, не нужно ли чего-нибудь? Сначала мы только переписывались, а потом я написала ей, что буду посылать по двадцать пять рублей в месяц, больше не могу, а это все-таки помощь ей. Так что есть у меня вроде родной души, хотя только на фотографии видела ее, Нюрочку, слабенькая она по виду, а насчет своей хромоты сообщила мне, на фотографии этого не видно, конечно. И я для нее тоже вроде родной души теперь, она и написала мне так: вы, Милица Васильевна, самый близкий для меня человек на земле. Но, милая Мария Гавриловна, хоть мы с вами уже немолодые обе и повидали многое, все-таки никогда не угадаешь, где что потеряешь, а где что и найдешь.

— Я насчет вашего настроения давно все чувствовала, — сказала Мария Гавриловна. — Но только обойдется, бог даст, не нужно себя на плохое настраивать.

— В больницу все же придется лечь, а что́ будет дальше — неизвестно... и вот все о Нюрочке думаю, и болит у меня за нее душа. Все-таки она дочь того, кого я любила когда-то, и хоть и неудачно все вышло, но любила. А тот же оркестрант рассказал мне впоследствии, что во время гастролей на Дальнем Востоке умер в городе Благовещенске отец Нюрочки. И вот с какой я к вам просьбой: осталось после моей покойной матери несколько вещичек, — и Милица Васильевна выдвинула боковой ящик своего стола и достала маленький сверточек. — Здесь золотые часики мамы, ее браслет и мои бусы — яшмовые и из горного хрусталя, а яшмовые мне он в свою пору подарил. Возьмите все это к себе, Мария Гавриловна, адрес Нюрочки в коробочке с бусами, в случае чего найдете способ надежно переслать на имя Анны Леонидовны Зариной... ее отец Леонид Александрович Зарин хорошим скрипачом был, первая скрипка в оркестре. Да, и вот еще что: вы — единственная, которой я рассказала это.