Владимир Лидин - Отражения звезд

А потом он сказал и вслух, но уже самому себе:

— Впрочем, может быть, вы не правы, Василий Аристархович? Может быть, человек должен почаще посещать те места, с которыми связана его жизнь, чтобы не закоснеть совсем?

Он достал листок почтовой бумаги, написал: «Спасибо, юные краеведы, за приглашение приехать на ваш праздник, непременно постараюсь приехать», — и город его молодости снова был с ним, город в садах, со старинными зданиями, которые описал в своей монографии, описал и Торговые ряды, и сохранившуюся усадьбу восемнадцатого века Хвалынских, и ротонду в Пушкинском саду, с которыми связана была его молодая, такая трогательная по воспоминаниям любовь... Здесь встречался он с той, которая должна была стать его спутницей, некогда одноклассницей Олей Рябовой, с ее застенчивой красотой и робкой влюбленностью в него еще со старших классов школы. Они прихватывали с собой томик Пушкина, и в ротонде читали стихи, а иногда лишь просто сидели рядом, и тихие дали лежали позади балюстрады ротонды. Оля кончала тогда педагогический институт, готовилась по следу своей матери, старой учительницы, стать преподавателем русского языка, а он решил посвятить себя изучению искусства, и так гармонически, казалось, должно сложиться далее в их жизни...

Но все сложилось, однако, иначе: он вернулся в Москву заканчивать университет, в Москве с ее шумной жизнью как-то отошло в сторону то, что постепенно стало казаться лишь увлечением молодости, уплыл и Пушкинский сад, уплыла и Оля, и лишь много лет спустя он уже твердо осознал, что потерял, может быть, самое нужное...

В своей монографии он описал среди других архитектурных памятников и построенную Камероном ротонду в Пушкинском саду с ее шатрообразной крышей и легкими, почти воздушными колоннами вокруг, за которыми в свою пору лежали просторы его жизни.

И вот он снова в тех местах, о которых все как-то тревожнее, как-то болезненнее думал с годами.

В конце перрона, у выхода в город, чтобы не пропустить приехавшего, стояли две девочки в вязаных лыжных шапочках и мальчик, все трое румяные и словно налитые свежестью зимнего утра, вглядываясь в приехавших, и одна из девочек, видимо посмелее, подошла к нему и спросила:

— Вы не Василий Аристархович Гребенников?

— Он самый, — ответил Гребенников. — А ты, наверно, Галя Азарова?

— Да, — сказала девочка. — А почему вы знаете?

— По твоим глазам узнал. По твоим глазам все на свете узнаешь.

Вторую девочку звали Наташей Ростовцевой, а мальчик был с несколько сложным именем — Иннокентием Свержинским, но если попросту — Кешей, и трое краеведов сказали наперебой:

— Спасибо, что приехали, Василий Аристархович, вашу телеграмму получили вчера, но Лидия Михайловна сказала, чтобы на всякий случай мы вышли бы к проходящему поезду встречать вас, он прошел два часа назад.

— Неужели два часа ждете меня? И кто такая — Лидия Михайловна?

— Это наша учительница русского языка, — сказали они снова наперебой.

— Какой же распорядок? — поинтересовался Гребенников, когда шли к остановке автобуса на вокзальной площади.

— Сначала поедем в нашу школу, для вас в буфете приготовлен завтрак, потом посмотрите музей, а вечер будет в пять часов.

И они сели в автобус, поехали в школу № 8, в школьном буфете на приготовленном столике стояла вазочка с веткой багульника в мелких фиолетовых цветочках, а в кастрюльке на электроплитке варились сосиски.

Позднее к Гребенникову подошла в коридоре школы молодая женщина.

— Как хорошо, что вы приехали! — сказала она. — Мне так много рассказывала о вас моя покойная мама. Я дочь Ольги Васильевны Рябовой.

И то, что ушло, вернулось с молодой, прежней силой.

— Что же оно только делает — время! — сказал он, держа ее за обе руки. — И с каким постоянством повторяется многое. Вы так похожи на вашу маму! — И Оля Рябова снова была рядом с ним в своей застенчивой молодости.

— Мне так хотелось бы, чтобы у вас осталось хорошее впечатление от нашей школы, все-таки в ней преподавала и мама. Давайте посмотрим наш музей для начала.

И они пошли в большую комнату, отведенную под школьный музей, с находками краеведов в витринах, а в одной лежал под стеклом планшет летчика, останки которого нашли в их районе, и теперь старшему лейтенанту Петру Григорьевичу Федченко, погибшему в неравном бою, поставлен был памятник в городском сквере.

— Так что же рассказывала обо мне ваша мама? — спросил Гребенников, когда осмотрели музей и он сидел с Лидией Михайловной в учительской.

— Она рассказывала, как вы вместе учились, как издавали ученический журнал... мама всегда тепло вспоминала вас.

— Я столько лет ничего не слышал о ней, — сказал он с грустью.

— Мама преподавала русский язык в нашей школе... только старое здание сожгли во время оккупации. А мой отец погиб на войне, он был инженером связи. Конечно, я знаю вас еще и по вашим книгам, мама хранила их.

— Вы замужем? — спросил он, помолчав.

— Да, мой муж математик, преподает в техническом училище. Жалко, что вы ненадолго, я познакомила бы вас с моим мужем.

— Да, жалко... и вообще столького жалко!

— Хотите, походим немного по городу, после войны построено столько новых домов, и текстильный комбинат теперь у нас.

И они вышли в ту тихую заметь, когда снег несет невидимо, его только чувствуешь на бровях и губах, но плечи постепенно становятся белыми.

— А теперь я в свое время твердо решил не приезжать никогда в наш город, — сказал Гребенников. — Близких у меня здесь не осталось, брат со своей семьей живет в Сибири, друзей поунесло. А когда я получил письмо от ваших краеведов, что-то вдруг всколыхнулось во мне... Но о том, что встречу дочь Ольги Васильевны, я не мог и подумать!

И они пошли дальше по улице, совсем незнакомой, с новыми домами, построенными на месте сгоревших в войну, а улица называлась проспектом Победы.

— Я люблю такие зимние дни, — сказала Лидия Михайловна, а ее милое лицо было в тающих снежинках. — Старые поэты хорошо писали о зиме... вообще хорошо писали о русской природе. Хотите, зайдем в наш Пушкинский сад?

И они зашли вскоре в Пушкинский сад, на скамейках сидели матери и бабушки, детские колясочки прикрыты были пологом, а между легких колонн ротонды с ее шатровым куполом туманно лежала панорама далей, таких приближенных теперь...

— Спасибо, Лидия Михайловна, — сказал Гребенников, когда они прошли по занесенным аллеям, — вернули мне мой сад.

А в пять часов начался школьный вечер, сначала был доклад о находках кружка юных краеведов, а во втором отделении одна из девочек, Маша Головалова, как значилось в напечатанной на пишущей машинке программе, вся розовая от волнения, с челочкой темных волос на лбу, прочла чуть трепетным голосом: