Борис Бурлак - Седьмой переход

— Я не из завистливых.

— И не защищай «стоически спокойных людей» из Промбанка. Ничегошеньки с ними не случится, если мы лишний раз перетряхнем планы финансирования. Хватит молиться на эти самые лимиты. А если тебе добавили десяток миллионов, то ведь знали, кому добавляли: Речка потянет. Что ж тут плохого, если Речка может потянуть, пока его сосед по Ярску набирает силенки. Старый конь борозды не испортит...

— Какая борозда!

— По-моему, глубокая. Или ты привык к министерской: хоть и мелковато, но зато до самой до Москвы! Так что ли?.. Да и о субподрядчиках ты упомянул невпопад. Все они по-прежнему в одних руках — в министерстве строительства республики. Никто их не подчинял ни Уфе, ни Свердловску, ни Челябинску. Может, тебя больше устраивает положение субподрядчика, чем генерального подрядчика? Но ты, как я знаю, домосед, патриот Ярска, а они — кочевой народ, им приходится мотаться от Калининграда до Владивостока. Вот тебе и «купцы-монтажники»! Вечно в дороге, в командировках. Какие уж тут «злачные места», если с женой не видишься по году... Впрочем, я в одном с тобой согласен: в наше время можно, конечно, побыстрее перепрягать все эти строительные упряжки с трестами — корневиками и монтажными конторами — пристяжными, Об этом следует подумать. Как видишь, даже в запальчивой критике есть доля истины.

— Ладно, оставим это. Зачем приехал?

— Будем строить рудник в Рощинском. Посоветовались мы у себя и решили поручить твоему тресту. Объект большого значения. Медь. Весной будущего года работы развернутся вовсю. Выходит, зимние месяцы терять нельзя. Придется тебе послать в Рощинское с десяток бригад каменщиков и плотников, парочку дизельных экскаваторов.

— Ты что, издеваешься, что ли, надо мной? — Речка вскочил с дивана, развернул свой график.— Смотри сюда! Здесь все расписано до последнего грузчика. Ни одного человека не сниму до конца года с аглофабрики. Не дам!

— Кто же из нас, впрочем, привык заполнять клеточки в таблицах? — Лобов рассердился не на шутку, тоже встал, для чего-то взял со стола логарифмическую линейку, сказал твердым, звенящим голосом: — Я не уеду из Ярска до тех пор, пока не начнешь подготовительные работы в Рощинском.

«Как будет угодно», — хотел было ответить Речка, но Лобов круто повернулся и бросил на ходу:

— После обеда отправимся на площадки...

Речка проводил его рассеянным взглядом. Лобов, не обращая внимания на звонки трамвая, быстро пересек улицу, с досадой хлопнул дверцей, и машина тотчас тронулась.

«Барин, барин, — прерывисто вздохнул Егор Егорович.— Со мной сам министр так не разговаривал».

Вторую половину дня они провели на стройке. Речка показывал объект за объектом: аглофабрику, новые цеха машзавода, замкнутый квартал — блок жилых домов, поликлинику.

Когда очередь дошла до Дворца культуры, Леонид Матвеевич бегло взглянул на колоннаду, увенчанную скульптурной группой, сказал вполголоса:

— А ля Большой театр.

Егор Егорович сделал вид, что не расслышал.

— Давай-ка покурим тут, на воздухе. Туда, на верхотуру, не полезем. Хватит. Лепные потолки, люстры, фойе я видел много раз.

— Как хочешь,— согласился Егор Егорович, и они присели на штабелек паркетных плиток.

— Сей дворец наводит на некоторые размышления. В прошлом году Нила Спиридоновича Рудакова проработали за местничество: предсовнархоза за счет промышленных капиталовложений разрешил достроить в Ярске драматический театр. Если говорить на профессиональном языке., то начинить готовую коробочку во всяком случае полагается, раз уж она давно возведена. Почему же Госплан средств не отпустил? Но не о том речь. Согласимся, что достройка театра — крамола. Однако сколько у вас тут Дворцов культуры? И никого за это не наказали. Чуть ли не у каждого завода свой дворец, свой стадион и тому подобное. Короче, дьявольская чересполосица! Сразу же за Ярском начинается поднятая целина на тысячи верст вокруг, а в городской черте до сих пор не распаханы «межи», разделяющие владения, как ты говоришь, «королей»: никелевого, нефтяного, химического. Отличная иллюстрация к прошлым порядкам. Это не город, это механическая смесь рабочих поселков, хотя со стороны Ярск и производит впечатление.

— Что ты хочешь сказать? — прервал его управляющий трестом.

— Впрочем, виноват, конечно, не только ты.

— Ловко закруглил! Наш брат, строитель, доложу тебе, всегда в ответе. Не построил — бьют, построил — тоже бьют да еще приговаривают: «Не умеешь работать, такой-сякой!» Ладно, поедем, посмотришь мою производственную базу,— предложил Егор Егорович, чтобы как-то прекратить эту дискуссию на возвышенную тему. Вообще, он не мог отказать Лобову в точности упрека, стараясь объяснить ее по-своему: со стороны всегда виднее.

Леониду Матвеевичу понравилась чистенькая, светлая арматурная мастерская.

В ней работали почти одни девушки. Они играючи вязали стальные прутья на контактных станочках, будто имели дело с льняной пряжей. Недаром Речка, входя в цех, громко приветствовал их:

— Здравствуйте, дорогие кружевницы!..

Он знал всех рабочих, всем пожимал руки. Тут уж не скажешь, что Егор Егорович искусно играл роль старого демократа, подражая иным хозяйственникам, коих терпеть не мог Лобов. Правда, с инженерами управляющий был суховат, излишне строг даже при начальстве.

«Тыл у тебя крепкий,— говорил Леонид Матвеевич,— только мал для твоей армии. Надо расширять, в первую голову, завод сборного железобетона. Бери пример со своего соседа, тот правильно делает, все время подтягивая «обозы» к «передовой».

— Где нашему теляти Светлова догнати!

— Это ты зря. Алексей Никоныч — крупный инженер.

— Он со своей домной такого шума наделал во всех газетах, словно атомный центр соорудил. К Ленинской премии представлен. В войну мы строили без митингов и треска. Носятся с хваленым Светловым, как с великим основателем второй Магнитки.

— Не то говоришь.

Но Речка, случайно задетый за живое, долго не мог успокоиться, пока они осматривали кирпичный завод, деревообделочный комбинат, асфальтовый заводишко. Леонид Матвеевич больше не прерывал его, с любопытством приглядываясь к этому грузному, в годах, но все же рано постаревшему человеку, который с мальчишеской запальчивостью нападал на «новостальского Юрия Долгорукого», своего серьезного соперника в строительных делах.

— Завернем ко мне, поужинаем,— как-то некстати, неловко предложил Егор Егорович.

Лобов молча наклонил голову, с поразительной отчетливостью представив себе Зиночку Каширину. Она промелькнула перед ним в своей батистовой белой блузке, с красным галстуком, с КИМовским значком,— высокая, черноволосая, строгая пионервожатая. Промелькнула и пропала. Как ни пытался он сосредоточиться, создать теперешний ее образ, ничего не получалось. Что же это такое? А впрочем, первая любовь не терпит вольностей воображения: она остается в памяти как молодость, которую нельзя и мысленно продолжить и уж совершенно невозможно снова пережить.