Борис Бурлак - Седьмой переход

С колошниковой площадки открывался вид на десятки километров окрест. Металлургический комбинат, прикрывая город с севера, как бы замыкал крайне левый фланг заводов, растянувшихся вдоль Уральского хребта — от Ледовитого океана до Казахстана. То был самый южный и самый юный комбинат на Урале, возвышавшийся на грани гор и степи, которую Лобов называл Высокой. Как ни старался он сейчас отыскать взглядом «барачный припай» вокруг города, не находил: окраинные кварталы, ничем не отличавшиеся от центральных, так же круто, как и отроги, обрывались многоэтажными домами. Никаких времянок, все капитально, па века.

— Как вы находите? — с простецкой хитрецой обратился к нему Петро...

— Не ожидал. Тут, оказывается, второй Магнитогорск встает.

— До Магнитки напрямую триста километров.

— Это я уже прикидывал по карте. Но чего нельзя представить, глядя на карту, так это масштаба стройки. Не ожидал, не ожидал. Действительно, Петро, как мы размахнулись: о миллиардном деле не находится места ,в газетной хронике.

Соловьев окончательно проникся уважением к Лобову. Ему не раз приходилось привозить сюда начальников всех рангов, иногда очень важных, из Москвы, из Ленинграда, и почти все они относились к Стальску с какой-то снисходительностью людей, видавших не такие виды. А этот удивлен, словно не был никогда на больших заводах. «Сразу видно — человек из наших мест, южноуралец»,— подумал он, опускаясь по открытой лестнице вслед за «хозяином».

На другой день, после митинга, посвященного пуску новой домны, Леонид Матвеевич долго ходил с управляющим трестом Светловым по всей строительной площадке. Начали с «тыла» — с неказистых на вид заводиков и полигонов. Штабеля массивных колонн, ажурных балок, пустотелых плит, лестничных ступеней, литых шлакоблоков, керамических плиток и всякого другого бесценного добра хранилось на открытых складах.

Светлов показывал пресса, виброустановки, пропарочные камеры, автоклавы, бетономешалки, популярно объясняя, как новичку. Он производил впечатление хорошо образованного, волевого человека. В хлопчатобумажном сером костюме и сандалиях, высокий, худощавый, Алексей Никонович Светлов по-хозяйски вышагивал по цехам своего «железобетонного царства», ровно, никого не выделяя, отвечал на приветствия мастеровых людей. Ему, во всяком случае, уже за пятьдесят: виски совсем седые, лицо в рубчатых морщинах, но был он крепок, подвижен, и лишь одни глаза, усталые и подобревшие, выдавали его с головой: да, трудненько пришлось в штурмовые дни и ночи перед пуском новой доменной печи.

— Я вас не утомил? — приостановился он у «козлового» крана, рядом с эстакадой автоматического бетонного завода.

— Нужно привыкать после Госплана,— улыбнулся Леонид Матвеевич.

Поздно вечером, на совещании в тресте, управляющий говорил:

— Мы не устанем повторять одну и ту же просьбу к совету народного хозяйства: дайте деньги на прокатный цех. Пора завершить металлургический цикл на комбинате. Нельзя дальше продолжать «розничную торговлю» слитками южноуральской природно-легированной стали. Это «торговля на любителя» наносит государству немалый вред. Мы считаем, что прокат — главная забота совнархоза. Будут ассигнования, за нами дело не встанет. Построим и смонтируем стан «2800» за год.

Лобов пообещал, если понадобится, довести дело до ЦК КПСС. Он чувствовал себя явно неловко, будто по его личной вине затягивалось все эти годы строительство Ново-Стальского металлургического комбината.

В конце совещания Леонид Матвеевич спросил:

— Другие требования есть к совнархозу?

— Все остальное в наших силах,— ответил Светлов. «Молодчина, определенно молодчина,— думал Лобов, возвращаясь в гостиницу.— Побольше бы нам таких. Такому любая должность в строительном мире по плечу. И в то же время нельзя сказать, что Алексей Никонович руководит трестом налегке или что его тяготят мелкие заботы. Впрочем, настоящий хозяйственник этим и отличается от просто инженера. Вот бы его в совнархоз. А вакансия? Да разве таланты должны ждать вакантных мест!»

Вчера, знакомясь с городом и комбинатом, он как-то и не обратил внимания на людей. Сегодня же его больше всего обрадовали люди: и этот молоденький энергичный техник, начальник комсомольского штаба на стройке домны, и эти трудолюбивые китайцы, проходящие курс строительных наук в Ново-Стальске, и сам Светлов. Но впереди была еще одна нечаянная встреча. Проходя мимо дежурного администратора гостиницы, он услышал, как тот, отвечая по телефону, назвал знакомую фамилию. Леонид Матвеевич подождал, пока администратор закончит разговор, спросил:

— Не можете ли вы дать справку, в каком номере находится товарищ Жилинский?

— Девятнадцатый, второй этаж,— не поднимая головы, ответил чем-то недовольный тучный мужчина.

— Простите, это тот самый — геолог Жилинский?

— Тот самый, тот самый, один он тут на всех...

Илья Леонтьевич еще не спал, сидел у тумбочки, на которой стоял термос, и самозабвенно пил чай. Леонид Матвеевич представился ему, подал руку. Старик легко поднялся с места, недоуменно разглядывая вошедшего:

— Лобов? Лобов, Лобов...

— Не узнаете?

— Врать не стану, не узнаю. Нуте-ка, напомните что-нибудь такое, знаете ли, приметное из того времени.

— Задача! Какую же бы мне найти зацепку? — всерьез задумался Леонид Матвеевич.

— Именно, именно! Каждый из нас оставляет в памяти людей свою зацепочку.

— Не подойдет ли, впрочем, эта: в 1932 году вы поручили мне «вербовать» среди молодежи охотников обрабатывать ярскую яшму? Я даже за станком ездил в Свердловск, в артель «Русские самоцветы».

— Позвольте, позвольте, а станочка не дали, командировку не оплатили.

— Абсолютно правильно.

— И беда такая приключилась с Леней Лобовым!.. Вот вы какой теперь... Нуте-ка, нуте-ка, давайте я вас получше разгляжу,— он отошел в сторонку и, наклоняя голову то вправо, то влево, рассматривал его.— Нет-нет, ни за что б не узнал на улице! Да, голубчик, в деревьях не узнаешь саженцев!

— Но я бы вас узнал, Илья Леонтьевич. Хорошо делаете, что не стареете.

— Давайте договоримся: без дамских комплиментов. Присаживайтесь, попьем чайку... Приехал вот на пуск домны да загостился, пятые сутки пошли.

— Вам есть у кого погостить, и повод всегда найдется: не одна домка на выданье.

— Что верно, то верно. Я сегодня на митинге всплакнул по-стариковски. Оркестр играет Гимн, а я тайком вытираю слезы: наконец-то, все поверили в ярское месторождение. Во время пуска первой печи настроение было совсем иное. Помню, пригласили меня на банкет. Сижу, отмалчиваюсь. Подходит ко мне первый секретарь обкома, спрашивает: «Что приуныл, Леонтич?» Подсел, выпили мы с ним по чарке. Он все допытывается. Я ему и говорю: «Не будете сердиться, скажу по секрету» — «В чем секрет?» — спрашивает.— «А в том,— отвечаю я,— как бы нам с вами не пришлось сухари сушить. Полтора миллиарда ухлопали на комбинат и, нуте-ка, не дай всевышний, вдруг обнаружится у металлургов что-нибудь, знаете ли, такое непреодолимое, а? Никто в мире на подобной руде еще не работал, руда пылевидная,— сено, мякина, а не руда. Когда-то построят аглофабрику! Попадет и мне и вам. Правда, вы-то сегодня здесь, завтра — там, в какой-нибудь другой области. А геолог на всю жизнь приписан к своему месторождению». Выслушал он меня серьезно и рассмеялся. Потом встал, поднял тост за разведчиков, изобразив дело таким образом, что разведчики — люди бесстрашные!..— Жилинский снова налил себе чаю и, старательно размешивая сахар, спросил прямо, без обиняков: — Ну-с, откуда к нам пожаловали?