Сергей Чупринин - Оттепель. События. Март 1953–август 1968 года

Александра Гинзбурга не только неожиданно выпускают из тюрьмы, но меняется и его статус: из обвиняемого он переведен в категорию свидетеля (при этом, правда, ему дают понять, что в любой момент он может стать подсудимым) (Волга. 2017. № 7–8).

20 мая.Председатель КГБ В. Е. Семичастный направляет в ЦК КПСС «Информацию об обсуждении творческой интеллигенцией судебного процесса над И. Бродским», где, в частности, сказано:

Осуждение Бродского вызвало различные кривотолки в среде творческой интеллигенции 683.

В значительной мере этому способствовала член Союза советских писателей Вигдорова Ф. А., по собственной инициативе присутствовавшая на суде и составившая необъективную стенографическую запись хода процесса…

Члены Союза писателей Л. Чуковская, Р. Орлова, Л. Копелев оценивают процесс над Бродским как «рецидив печально известных методов произвола». Поэтесса Н. Грудинина считает, что во время суда над Бродским было допущено «беззаконие».

Поэт Е. Евтушенко, прочитав материалы Вигдоровой, заявил, что процесс над Бродским пахнет фашизмом, нарушается законность <���…>

Следует отметить, что наиболее активно муссируются слухи вокруг дела в кругах творческих интеллигентов еврейской национальности» (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 710–713).

22 мая.В газете «Посев», издававшейся во Франкфурте-на-Майне под эгидой Народно-трудового союза, появляется материал Николая Алимова «Травля поэта И. Бродского», сопровождаемый подборкой из трех стихотворений: «Рождественский романс», «Конь вороной» («В тот вечер возле нашего огня…») и «Этюд» («Я обнял эти плечи и взглянул…»); через несколько дней эти же стихи были перепечатаны в нью-йоркском «Новом русском слове» (от 28 мая 1964 г.). А в октябре пять стихотворений вышли в журнале «Грани» (№ 56). Во всех изданиях эти тексты Бродского опубликованы с одинаковыми ошибками и опечатками, что указывает на один и тот же канал, по которому они попали на Запад.

25 мая.А. Сурков отправляет в ЦК КПСС письмо о том, что Анне Ахматовой «за совокупность ее поэтических произведений присуждена итальянская литературная премия Таормино. <���…> Это первый случай присуждения иностранной премии советскому писателю».

Подчеркнув, что, с одной стороны, этой премии ранее удостаивались прогрессивные зарубежные поэты, а с другой стороны, Ахматова ведет себя как «достойный советский гражданин», Сурков говорит:

было бы полезно не препятствовать принятию Ахматовой этой премии, разрешить ей, когда позволит здоровье, съездить в Италию для получения этой премии сроком на 2 недели (в сентябре-октябре текущего года) и опубликовать в «Литературной газете» и «Литературной России» информацию о присуждении премии. <���…> Прошу указаний по этому вопросу (цит. по: В. Черных. Летопись жизни и творчества А. А. Ахматовой).

Из дневника Раисы Орловой:

А. А. едет в Италию получать поэтическую премию Этна Таормина.

– Еду представлять коммунистическую Россию.

– Анна Андреевна, вы едете представлять великую державу Поэзию.

– Ну, я-то знаю, куда меня и зачем посылают (Знамя. 2018. № 9. С. 156).

27 мая.В Политбюро ЦК КПСС передается письмо за подписями Д. Поликарпова и В. Снастина, где говорится, что

в сложившей обстановке Идеологический отдел считает возможным согласиться с предложением т. Суркова о поездке А. А. Ахматовой в Италию на десять дней для получения премии и опубликовать в «Литературной газете» короткую информацию о присуждении А. Ахматовой премии. Просим рассмотреть.

С документом по правилам иерархии сначала предложил согласиться Л. Ильичев, а 11 июня тт. Брежнев, Демичев, Пономарев, Суслов скрепили разрешение своими подписями (цит. по: В. Черных . Летопись жизни и творчества А. А. Ахматовой).

Александр Гинзбург обращается в Идеологическую комиссию ЦК КПСС с письмом, где сказано:

Разрешите мне закончить образование в университете, чтобы я мог работать по специальности – допустим, младшим редактором в каком-нибудь техническом издательстве. Мне намекают, что доучиваться на факультете журналистики я не вправе, т. к. это идеологическая специальность, но дайте хоть филологический факультет закончить, благо программа сходная. Образование – мое конституционное право, я буду настаивать на его осуществлении. <���…>

Позвольте мне учиться и жить нормально – вот моя единственная просьба. И тогда тень, наброшенная на меня следователями и фельетонистами, отпадет сама собой. Я работаю токарем, премирован как токарь и как рационализатор, мне симпатична моя работа, мой станок, я искренне хорошо отношусь к заводу, к товарищам. Я постоянно оформляю стенгазету – эта форма связи умственного труда с производственным доставляет мне и чисто личное удовлетворение. Мне хотелось бы жить в духе нового, честного и свободного времени. Не надо изготовлять из меня «опасного деятеля», это никому не нужно. Надеюсь, что моя просьба будет рассмотрена. Жду ответа (цит. по: В. Орлов . Александр Гинзбург. С. 160–164).

Начальник Главного управления Госкомпечати СССР А. П. Охотников докладывает в ЦК КПСС, что Главлит и местные органы, осуществляя цензорский контроль, запретили к выпуску книги Василия Белова «Колоколена», Вячеслава Пальмана «Схватка», Олега Михайлова «Споры нашей молодежи», отправили на сокращения и переработку повесть Сергея Крутилина «Липяги», сборники статей Феликса Светова «Поиски и свершения», Сергея Петрова «Тайны творчества», книги Сергея Бондарина «Гроздь винограда», Виктора Шкловского «Лев Толстой» и многие другие. Из журнальных номеров, подготовленных к печати, сняты пьеса Константина Финна «Стена» («Театральная жизнь»), стихотворение Риммы Казаковой («Наш современник»), «Театральный роман» Михаила Булгакова, «Рассказы о том, что прошло» Евгения Габриловича и т. д. и т. п. и др. («Новый мир») (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1958–1964. С. 725–741).

29 мая.В СССР начинаются гастроли американского балета на льду «Холидей он айс».

30 мая.В Музее Маяковского на Таганке вечер Анны Ахматовой – первый после Постановления ЦК ВКП(б) 1946 года. Выступили Виктор Жирмунский, Арсений Тарковский, Лев Озеров, Владимир Корнилов. Сама Ахматова в вечере участия не принимала.

Май.В КГБ на Андрея Синявского и Юлия Даниэля заведено дело оперативной разработки «Эпигоны».

В Москве с концертами 62-летняя Марлен Дитрих. Выступает в Театре эстрады и Центральном Доме литераторов, где становится на колени перед Константином Паустовским и целует ему руку.

И вот как вспоминает об этом сама М. Дитрих:

Однажды я прочитала рассказ «Телеграмма» Паустовского. (Это была книга, где рядом с русским текстом шел его английский перевод.) Он произвел на меня такое впечатление, что ни рассказ, ни имя писателя, о котором никогда не слышала, я уже не могла забыть. Мне не удавалось разыскать другие книги этого удивительного писателя. Когда я приехала на гастроли в Россию, то в московском аэропорту спросила о Паустовском. Тут собрались сотни журналистов, они не задавали глупых вопросов, которыми мне обычно досаждали в других странах. Их вопросы были очень интересными. Наша беседа продолжалась больше часа. Когда мы подъезжали к моему отелю, я уже все знала о Паустовском. Он в то время был болен, лежал в больнице. Позже я прочитала оба тома «Повести о жизни» и была опьянена его прозой. Мы выступали для писателей, художников, артистов, часто бывало даже по четыре представления в день. И вот в один из таких дней, готовясь к выступлению, Берт Бакарак и я находились за кулисами. К нам пришла моя очаровательная переводчица Нора и сказала, что Паустовский в зале. Но этого не могло быть, мне ведь известно, что он в больнице с сердечным приступом, так мне сказали в аэропорту в тот день, когда я прилетела. Я возразила: «Это невозможно!» Нора уверяла: «Да, он здесь вместе со своей женой». Представление прошло хорошо. Но никогда нельзя этого предвидеть, – когда особенно стараешься, чаще всего не достигаешь желаемого. По окончании шоу меня попросили остаться на сцене. И вдруг по ступенькам поднялся Паустовский. Я была так потрясена его присутствием, что, будучи не в состоянии вымолвить по-русски ни слова, не нашла иного способа высказать ему свое восхищение, кроме как опуститься перед ним на колени. Волнуясь о его здоровье, я хотела, чтобы он тотчас же вернулся в больницу. Но его жена успокоила меня: «Так будет лучше для него». Больших усилий стоило ему прийти, чтобы увидеть меня. Он вскоре умер. У меня остались его книги и воспоминания о нем. Он писал романтично, но просто, без прикрас. Я не уверена, что он известен в Америке, но однажды его «откроют». В своих описаниях он напоминает Гамсуна. Он – лучший из тех русских писателей, кого я знаю. Я встретила его слишком поздно ( М. Дитрих . С. 227–228).