Василий Титов - Соловьи

В эту весну у него опять было не мало сшибок и со Звягинцевым и с Горшковым. Особенно расстроила его недавняя сшибка с Шаровым, который решил не подкармливать озимые на полях старой Топорихи и в Агапове с самолета, хоть самолет был уже и «зафрахтован» для этого. Шаров объяснил, что затраты эти не окупятся прибавкой урожая потому, что по опыту знал — топорихинские и агаповские земли совсем не отзывчивы, когда они под рожью, на такую подкормку. С Горшковым они решили с осени навозить эти земли, для чего берегли весь навоз, что собран был в Топорихинском отделении совхоза. Павел же Матвеич хотел забрать этот навоз и вывезти на поле под горох и гречиху — гороха сеялось в этом году не мало. Горох должен был идти по парам, земли под парами были не из лучших, и Павла Матвеича это беспокоило — он все же считался с этой «указной» культурой. Его расчет был унавозить земли эти под горох с тем, чтобы под озимые в почве что-либо осталось и для озимых. Но Шаров настоял на своем, сказав, что горох все равно стравят скоту зеленым, урожай его не ахти как важен, а озимые пусть получат «корм» в полную меру. И добавил, спросив: «А вы думаете — эта затея с занятыми парами все же удержится?»

Павел Матвеич ничего на это ему не ответил.

Звягинцев тоже «выкинул номер» — взял да и пустил под свеклу нижнее поле у Вороны, которое под коноплю Павлом Матвеичем рекомендовалось, и так это ловко и незаметно проделал, что, когда Павел Матвеич побывал на поле, оно уже всходы выметывало, да только не конопляные, а розоватыми всходами свекольными перед ним стелилось. Романов от объяснения увернулся, а Звягинцев сказал:

— Виноват, виноват. Беру вину на себя. Но за урожай отвечаю.

Но странное дело — Павел Матвеич снес все эти «оплеухи», как он называл такие обиды, в эту весну до чрезвычайности равнодушно, как будто они его вовсе не касались, и только лишь с незнакомой ему прежде тоской думал, что скорее бы приходил вечер. Бывая в полях, он ждал конца вечера, тихого, ясного, прохладного вечера, соображая, как он, отмывшись где-нибудь в овражном ручье или на Вороне возле брода у Каменной сторожки, появится у ближнего конца Медвешкина, остановит машину, отпустит Сашку, а сам пойдет задами, незаметно к больничке, где его — а это он уже хорошо знал — ждет Елена Сергеевна. Там будет самовар, который внесет расторопная и сметливая Настасья Иванна, будет голос Елены Сергеевны, ее руки, разливающие чай, запах, идущий от нее такой здоровый и свежий, прибаутки и шуточки Настасьи Иванны и разговор долгий, когда ученая сестра уйдет к себе, поблагодарив:

— Ну, спасибо за чай, за сахар. Попарила бочонок, пойду остывать.

И все это будет так естественно, так просто, так мило, что потом после вечера, полный чудесных ощущений и воспоминаний, Павел Матвеич будет долго идти через ночь к себе в Порим, а то и совсем не пойдет прямо домой, а возьмет да и завалится где-нибудь спать в копну старой соломы, не убранной с поля, или под кустом орешника на сухих листьях в Долгой дубраве.

И сон чудесен, и душа на месте, и впереди на завтра все светло́, светло́!

О чем говорили Павел Матвеич и Елена Сергеевна? О многом. Елене Сергеевне было приятно слушать его соображения насчет будущего нашей деревни. Хоть и был Павел Матвеич не совсем сельским человеком и он сам уже не раз подчеркивал в беседах это, его взгляды на будущее нашего сельского хозяйства нравились Елене Сергеевне. В этом вопросе он всегда стоял выше окружавших его людей. Годы работы в обкоме, хоть особенно-то они ничем не отличались у него от лет работы в облисполкоме, дали много наблюдений Павлу Матвеичу. Все эти наблюдения, как не имевшие рабочей ценности, хранились где-то в памяти у него, как груз консервированный, не требующий годами никакого особого присмотра. Но стоило повеять новым веяниям, как груз этот пригодился, его надо было разобрать, невольно все, что лучшее и самое нужное, отсортировать, и скоро у Павла Матвеича сложилось и яркое и сильное представление о том, что сельское хозяйство надо вести так же, как индустриально-заводское, то есть заботиться о нем так, чтобы оно становилось индустриальным хозяйством, обоснованным на науке и прочной материальной базе.

Первые шаги по реорганизации управления сельским хозяйством, что было начато, убеждали его, что это только начальные шаги, за которыми последуют далее более решительные. В ту весну не стоял еще вопрос о большой химии, о ней еще не говорили. Но Павел Матвеич в беседах с Еленой Сергеевной так говорил об этом:

— Химическая промышленность, такая, какая даст нам горы удобрений, придет. Это само по себе очевидно, потому что не может же вечно стоять вопрос о навозе, которого нигде не хватает и хватать не может. Не может стоять вопрос и о высоких урожаях без химии потому, что хлеб — и очень много хлеба — нам нужно уже теперь, без отлагательств. А применять химические удобрения выгодно только высокоиндустриальным хозяйствам, где главная роль в выполнении всех работ принадлежит машинам. Я вижу нашу победу в полной механизации сельского хозяйства, а это, в свою очередь, сдвинет с места и все другие вопросы — кадры, устройство села, вопросы жизни, быта, культуры.

Такими своими взглядами о будущем нашего села делился с Еленой Сергеевной Павел Матвеич. Чаще же всего и больше всего он говорил о людях, которые нужны селу.

— Вот смотрите, — говорил он Елене Сергеевне, глядя ей прямо в лицо своими сероватыми, стального оттенка, ясными глазами, — как уже насыщен наш город образованными людьми, нужными для промышленности. Там без специального образования — обязательно человека учили! — не найдешь даже обыкновенного водителя обыкновенного трамвая. Там продавцы в магазинах стоят с оконченным специально для этой службы образованием. Что же касается руководителей производств, так там даже самый маленький пищевой цех какой угодно пищевой промышленности не работает без обученного специалиста. А вот на селе — много у нас нужных нам, обученных специально для сельского производства людей? Мало. Больше всего у нас в сельском хозяйстве таких, кто, как говорится, самопёром до дела допер. Тракторист у нас умеет пахать, но до агронауки он не допер. Без надзора поручать ему сев невозможно, над ним еще нянька должна стоять в виде агронома или опытного бригадира. Ну а с председателями нашими как обстоит дело? Их все еще нужно откуда-то засылать в деревню.

Иногда Елена Сергеевна прерывала разговор коротким замечанием.

— Ну а зачем все же, — спрашивала она, — нужно засылать в деревню председателей и других начальников? Разве здесь нет таких людей, которые бы с делом справлялись? Вы говорите, что не везде есть такие? Нет, Павел Матвеич, по-моему, они везде есть. Их только надо видеть, не оскорблять их, не считать, что они второй сорт. Мне кажется, что мы, выученные-то, просто не даем им расти. А вместе с этим и сами мы не растем или мало растем, потому что примера нам брать не с кого. Мы ученые, а они нет, — значит, примера брать не с кого. Нет, Павел Матвеич, жизнь полна хороших людей. И главное, каких людей! А вы знаете, что жизнь бесконечно может быть полна, когда все в ней одинаково видят конечные цели и все скопом обсуждают, как их достигнуть. А у нас часто выходит так, что этого мы не замечаем, а все думаем — вот мы, поставленные да присланные, недоглядим за ним, так, может, его, народ-то, куда понесет?! По-моему, давно на деревне могло быть многое иначе устроено, если бы сплошь и рядом человек в ней не был подменен администрацией, да еще и такой, какая сама не выше его и не знает еще, что без директивы делать.