Василий Титов - Соловьи

Но, входя на крыльцо тенинского дома, она вновь вспомнила о нем. Повернувшись на заход, где над лесом стоял алый, даже багровый закат, обещавший на завтра жару и ветер, туда, где стоял Порим и была ее больничка, она спросила себя с грустью: «Как-то, как-то ему теперь поживается? Где он теперь?»

И стряхнула незаметно набежавшую на глаза слезу. И сказала себе: «Не пропадет, не загинет! Встанет на ноги, окрепится и вновь в жизнь пойдет. Только любви у него, должно быть, больше не будет». И соловей пел в кустах смородины перед домом Тенина то же самое. Только он еще и предупреждал: «Петр, Петр, Петр, береги любовь, береги любовь, береги, не роняй, не поднимешь. Душу ложью не пятнай. Береги, человек, любовь и душу незапятнанными. Чистыми любовь и душу ко всему хорошему береги, человек!»

С тех пор, как все это случилось, прошло два года, и третий год вступил на поримскую землю. Два раза за это время отряхали листву дубы в Долгой дубраве и в третий раз их выгнали щедро и неудержимо из своих почек. Дед Козухин, встречая эту весну, сказал: «Ранняя незапланированная, будем с урожаем».

Но, может быть, вы хотите знать, что стало за это время с героями повести, что произошло на белынской земле?

На белынскую землю, как и во все уголки нашей страны, пришли новые, хорошие веяния. Во-первых, «реабилитированы» чистые пары. «Теперь можно будет работать!» — сказал Романов Звягинцеву, объезжая недавно на лошади свои поля. «Теперь и травкой можно заняться», — ответил ему Звягинцев. Их радовало и другое — что, наконец, установлены настоящие цены на хлеб.

Широкой грудью, как и многие люди совхоза, вздохнул Шаров — теперь доходы от хозяйства пойдут не в общий котел, а будут оставаться и в кассе хозяйства. Значит, работать можно будет лучше, значит, растить и сеять надо будет больше.

Ну а что Елена Сергеевна? Справилась с собою, на ноги опять прочно встала, работает в своей больничке. Есть у нее загад — расширить больничку, построить корпус с хорошим детским отделением, как-никак в Медвешкине по пятнадцати — двадцати свадеб за год играют, думать об этом нужно. В остальном она по-прежнему — Елена Сергеевна Булыгина. Работает, иногда в большой город по делам съездит и как будто уже ничего не ждет. Но это не так. Я не сказал, что она не думает о Павле Матвеиче. Наоборот, думает. И ей кажется — однажды они встретятся.

Дед Нежуй перебрался с семьей из Белдашовки на новый уселок своего отделения и очень тужит, что старый сад без него совсем пропадет. Но он разбивает на новом уселке новый, а избу, подновив и подладив, перевез и поставил ему «на нове́» Шаров. «Голова!» — говорит про него Нежуй и даже немножко заискивает перед «начальством». Авдеевна жива и здорова по-прежнему, но на весенней минувшей ярмарке не была — стали сдавать ноги.

В Белыни с виду все по-прежнему. В Управлении сельским хозяйством много новых людей. Синегалочкина с работы сняли, из Белыни он выбрался, и о нем давно уже никто не вспоминает.

Что же касается Павла Матвеича, то он на целине, под Кустанаем, в одном из тех совхозов, который ближе всех продвинулся к засушливым тургайским землям. Что он? Постарел, внешне как-то опустился, небрежен к одежде. С утра до ночи он в полях. Обедает, где доведется, ночует тоже. В «холостяцкой» комнате его нет никакого убранства, кроме ружья, что висит на стене. Каждый вечер его тянет туда, где люди. Среди людей он молчалив, о себе ничего не рассказывает, а все только слушает да молчит. Работает же он много. Любимой мечтой его стало — вырастить лес на Тургае. Заложил питомник. Есть у него уже и первые лесные полосы в степи. Пыльные бури его тревожат, о лесных заслонах он думает всерьез. Когда он думает о лесе, ему вспоминается Завьяловское лесничество, и тогда он мрачнеет душой. «Не ценил такой красоты!» — упрекает он себя.

О Елене Сергеевне он старается не думать. Воспоминание о ней сдавливает ему сердце. Все же он верит и ждет — придет тот час, когда они встретятся. Он ждет. И в такие дни люди из совхоза видят его с ружьем где-нибудь у озерка в камышах или на сухих буграх, где часто пасутся сторожкие дрофы. Но Павел Матвеич никогда и нигде никого не стреляет. Чаще всего он сидит задумавшись, смотрит на птиц на воде и вдруг нет-нет да и смахнет набежавшую слезу со смуглой своей щеки. Тогда он встает и уходит куда-либо дальше.

В совхозе люди знают, что у него какое-то большое горе случилось, но об этом его никто никогда не спрашивает. Да если бы и спросили, он никому бы ничего не сказал.

А время идет по стране, — умное и большое. И мы все в ответе за него.

1963—1966 гг.