Василий Титов - Соловьи

Из гостиницы он выбрался, когда уже с ярмарки шли и ехали. И сколько он ни искал и ни ждал Елену Сергеевну и Елочку и у въездной ярмарочной арки, и у карусели, и в толпе, сколько он ни караулил ее на выезде из города и на остановке «Тарабаньи-барабаньи» — Елена Сергеевна нигде «в руки не давалась».

Тогда, решив, что Елена Сергеевна совсем на ярмарку не приезжала, послав чертей «той тёпе», Елочке, за то, что не назвала заранее места свидания, купил он кило два с половиной отличной, ранней клубники у какого-то заезжего «чемоданщика» в папахе, даже не сообразил, что ягода была привозная, «издалечная», — и махнул с покупкой на выезд за город и уже далеко за ним, где-то на горе Нечайке, голоснул знакомому шоферу, катившему с ярмарки целый букет старух и молодых женщин с покупками.

Шофер ему даже место опростал в кабинке, и к Пориму подкатил его как раз тогда, когда солнце встало за полдень уже часа на три и жара уже свалилась с вершины неба к окаёму сухой духотой и дрожала уже не везде видимая глазом, а стелилась только маревом за лесами и далекими увалами.

Павел Матвеич за час отделал расстояние, отделяющее Порим от ближнего медвешкинского конца, и был у Елены Сергеевны уже тогда, когда соловьи начали булюмкать.

Шагая к Медвешкину, идя вдоль опушки Долгой дубравы и с наслаждением вдыхая сочившийся сюда медовый запах зацветающего поля свекольных высадок, Павел Матвеич почему-то вновь не слышал ни одиноких трелей соловьиных, ни «горошку» их, ни даже простого цвирканья, на что только и горазды соловьи в эту пору весны от полудня до четырех-пяти часов дня. Чёрта теперь Павлу Матвеичу были соловьи, когда он был полон решимости «взять город».

Павел Матвеич ничуть даже не был удивлен, когда, шагнув на крыльцо домика Елены Сергеевны, обнаружил на двери крошечный замочек, такой крошечный и слабый, что ежели его хорошенько в ладони зажать и повернуть в сторону, то ему и «шею сломать» можно было бы. Отметив это про себя и решив, что Елена Сергеевна, должно быть, с «этой тёпой» Елочкой, а может быть, и с Настасьей Иванной погулять запросто в лесок пошли, он положил свою покупку на лавочку, сел рядом и задумался уже не о том, что он Елене Сергеевне скажет, а о том, куда он путь свой с ней направит, если победа его будет полная и совершенная.

Ему очень понравились эти слова — полная и совершенная. Он помнил, что прочитал их о ком-то давно в какой-то книге, был рад им, как материальной очень хорошей находке, и в мыслях своих понесся уже дальше. «Нет, жить я так, как в городе жил, не буду. Что за устремления у меня были? В город, в Москву прорваться, окопаться в ней, в столице жить! Высокие связи, большое знакомство! А что, если мирно, просто жить? Елена, дети, хорошая, осмысленная работа, работа на земле, а не в конторе. Творить на земле, а не доить ее, как корову, лишь бы только доилась. И жить с Леной, с Леной, любя ее, любя жизнь, а? Да это же то, что нужно, а? — спрашивал он себя и говорил: — Нет, не все кончено. Жизнь еще не прожита. Если хорошо подумать, то она только еще начинается».

Так думал он и радовался, что придал оборот своим мыслям такой, какого еще не придавал своим мыслям, пожалуй, за все свое житье на белом свете. Он радовался тому, что в душе его просыпалась какая-то новая жажда к жизни, новое отношение к ней, и он очень, очень хотел такой жизни. И думал он обо всем об этом так долго и радостно, покуда не услышал шагов и голосов Елены Сергеевны и Елочки.

Елочка первой заметила Павла Матвеича, первой кивнула ему и, не останавливаясь, пошла к школе, что-то сказав Елене Сергеевне на ходу. Елена Сергеевна, будто ничего и не случилось, подошла к крылечку и спросила:

— А разве Настасьи Иванны нет дома? И то — в больнице-то никто не лежит сегодня.

Павел Матвеич так и кинулся ей навстречу. Он схватил ее за обе руки и заговорил:

— Простите меня, Елена Сергеевна. С ног сбился, искавши вас по городу и ярмарке. Подумал — вы и не там. Сюда я ударился, простите оплошность.

Елена Сергеевна ничего на это, а только улыбнулась устало, пошарила над дверью рукой, сняла с бруса маленький ключик, замочек отперла, дверь распахнула и вошла к себе через сенцы. Павел Матвеич за нею. Потом она вышла, умылась в сенях, вернулась с ягодами Павла Матвеича, высыпала их в миску, стала мыть. А потом она откинула их через ситце на тарелку, розовую водичку слила в тазик, ягоды на стол поставила. И все это сделала молча, хозяйственно, спокойно. Потом села к столу, с другого конца которого сидел уже Павел Матвеич, взяла ягоду одну в пальцы за ножку, поднесла к губам. Отделив ягоду от плодоножки белыми и ровными зубами, спросила:

— Ну так как же вы потеряли-то нас?

В голосе ее не было ни иронии, ни обиды, ни досады — спокойный и любопытствующий голос у нее был. Павла Матвеича это ободрило.

— Бес попутал, — сказал он и улыбнулся. — Елена Сергеевна, — заговорил он и сжал руки в пальцах. — Я сегодня, пожалуй, здесь для того, чтобы сказать вам одно, всего одно, но большое слово. Для меня этот час пришел. Я не знаю, как вы это примете слово. Но прежде всего я хочу быть перед вами чист. Выслушайте меня, это будет как исповедь.

Елена Сергеевна ничего не отвечала на это. Она села так, что казалась немного сутулой, положила свои оголенные по локоть руки на колени, сложив их крестом, смотрела на Павла Матвеича теми и усталыми, и любопытными, и даже любящими глазами, какими может смотреть только любящая про себя и совершенно одинокая женщина. Она смотрела на него, а сама думала о том — «Тарабанья-барабанья» она или сегодня решится ее судьба, она будет и любящей и любимой. Всего этого она еще робела, всего этого она еще боялась, всего этого она все же хотела.

— Мне не легко вам будет рассказать то, что должен, — заговорил, подумав, Павел Матвеич. Он подумал ровно столько, сколько было приличным, а затем продолжал: — Я вам много уже рассказывал о моей жизни. Рассказывал без всякой видимой связи, но внутренняя связь у меня была. Она была вся в том, чтобы подвести вас к рассказу о том, что меня привело к катастрофе и даже к тому, что я сейчас перед вами. Может быть, я должен благословлять все то, что случилось со мной. Почему? Потому, что тогда я бы не встретил вас и мне нельзя было бы сказать то, что я хочу сказать вам в одном слове. Но по порядку!

Тут Павел Матвеич потер с силой лоб, как бы с мыслями собирался, и, сделав энергичный жест рукою, словно отрубил в воздухе что-то, заговорил убеждающе, страстно и так, как еще в жизни ни разу не говорил.

— Елена Сергеевна, — со страстью сказал он, — я вам уже говорил о разладе моем с первой моей женою. Там — все правда, все истина. Фронтовые грехи мои были, понятно, извращены, мне была приписана связь еще с одной женщиной. В конце всего — развал семьи, которого я не хотел, но и остановить которого не мог. Некоторые служебные дела я вам тоже рассказывал. Но у вас есть право спросить: из-за чего же второй-то раз у меня все разлетелось, не сложилось, хоть отношусь я к этому совсем, совсем без всякого сожаления?