Василий Титов - Соловьи

— Через пятнадцать минут пойдет «Тарабанья-барабанья». Едемте, чего же?

И Елена Сергеевна, больше не думая ни о чем, решила ехать домой. Она очень была в этот час благодарна Елочке за молчаливое участие, как ей казалось, в ее судьбе, а более всего за то, что Елочка молчала и ни о чем не спрашивала.

Когда же они подошли к автобусной станции, то увидели странную картину. Анущенко, успевший уже отвести Обсчета спать, занимался тем, что никому не позволял садиться в автобус.

— Товарищи, — задорно объяснял он, — машина занята для срочного оперативного задания. Не напирайте, не срывайте мероприятия.

В этот момент возле машины появились еще два местных милиционера — Бубосов и Трынкин, с ними бежал кто-то в соломенной шляпе и с полевою сумкой на боку, позади, едва успевая за Бубосовым и Трынкиным, бежали Андреев и Потолкуев. Они ругались на ходу.

— Торгаш ты, а не торговый работник! — кричал Андрееву Потолкуев. — Прозевал шесть машин доходу! Это же все в банк должно сдано быть!

— А ты не финансист! — огрызался Андреев. — Тебе бы все твой доход с оборота! А для тамбовских доход с оборота не важен?

— Зад. . .ца! — возражал Потолкуев. — Это они в свой банк сдадут, а не в наш. А должны, где продали, там выручку и сдать. Закона не знаешь? Прозевал три процента?

Добежав до автобуса, ворвавшись в него, Потолкуев крикнул дяде Коле через стекло в кабинку:

— Погоняй! На Порим ушли! Больше некуда деваться тамбовцам! По-ого-оняй же, идол!

И тут «Тарабанья-барабанья» проделал такой прыжок на месте, какого при его состоянии здоровья ожидать от него было невозможно. Он, дрогнув, почти подпрыгнул на месте и взял с ходу так, что уже через минуту его след простыл на улице, выводящей к Нечайке на Поримскую дорогу.

И тут выяснилось вот что. Кто-то, пришедший с ярмарки под хмельком, рассказывал уже уморительную историю. Петр Спиридоныч Потолкуев и Петр Маркелыч Андреев, бдительно уже с обеда охранявшие все подступы и отступы, к ярмарке и от нее, чтобы какие заезжие «из-за границы» не улизнули, не сдав выручки в Белынский госбанк, как полагается по закону, прозевали вдруг кассиров шести машин, приехавших на ярмарку из Тамбова с «горячительными напитками».

Петр Маркелыч, с утра выудивший из общей массы гостей эти машины с «горячительным товаром», показал их Петру Спиридонычу, и они тут же решили вызвать старого Обсчета, числившегося в служащих базара, и приказали ему накрепко залатать все бреши в заборе базара, а сами заняли посты — один у машин, другой на выходе с ярмарки — под въездной аркой.

И вот бывает же такое наваждение на человека. Уже и продажа «горячительного» с машин шла к концу, уже и уставшие и осоловевшие от жары кассиры с трудом закрывали свои чемоданы, набитые «всмятку» деньгами, и Петр Маркелыч уже предвкушал сладость заключительной сцены этой торговли, думая о том, как он подойдет к кассирам и в категорической форме предложит им идти в банк сдавать выручку и как они удивятся бдительности местных, белынских работников — накрыты!

Но тут случилось так, что к Петру Маркелычу Андрееву подошел какой-то такой старый друг, какой-то такой старый знакомый, что Петр Маркелыч даже ни фамилии, ни имени его не помнил, а только знал, что это или старый друг, или просто старый и очень хороший знакомый. А вот откуда он — того, убей бог, не вспомнить! И пошел тут у них разговор:

— Что, как?

— Да вот так.

— Служба?

— Служба.

— Дела?

— Дела!

— Житьишко?

— Житьишко!

И вот покуда минут пять — десять так «тарабанили», да далеко и от машины-то не отходили, и покуда прощались, и покуда уходил этот знакомый или бывший друг, наваждение с Петром Маркелычем стояло рядом. И вот что — едва только отошел, любезно раскланявшись, этот старый друг или хороший знакомый, как Петр Маркелыч и имя его и фамилию вспомнил, вспомнил и откуда он.

— Ба! — вскричал он. — Это же Огурчиков, тамбовский! Митрофан Иваныч Огурчиков, из потребсоюза. Тамбовский! А я-то думал!

Но в тот же момент, как вспомнил, кто это подходил к нему, взглянул он на машины, там работа по продаже вся была кончена, и шоферы ставили посудные ящики в машины.

— А кассиры? — подскочив к машинам, спросил шоферов Андреев.

— А кассиры сделали свое дело, — отвечали шоферы, — кассиры ушли.

Тут только и догадался Петр Маркелыч, зачем подходил к нему этот тамбовский знакомый, этот хитрюга Огурчиков, тут и взялся за голову.

— Где проскочили кассиры? — спросил он подвернувшегося на глаза ему Дия Бузанова.

— Кассиры проскочили тут, — указал ему место в заборе со свежеотодранной доской дворник базара Дий Бузанов.

И вот покуда «Тарабанья-барабанья», служа до последнего всеми своими клетками и порами души и тела патриотическому этому делу, мчался, то приседая, то подскакивая, по дороге уже за Поримом, где кончалась граница области, тамбовские кассиры сидели уже в каком-то лесочке в противоположной стороне от Белыни, складывали деньги в пачки, выпивали из бумажных стаканчиков «горячительное», закусывали и мило беседовали со своим шефом Огурчиковым, который так ловко обставил Андреева и который уже давным-давно забыл про всю эту ярмарочную историю с побегом.

Елена Сергеевна долго еще стояла, слушая рассказ пришедшего с базара про всю эту историю, вместе со всеми смеялась, а на душе, однако, у нее было нехорошо.

Она чувствовала себя не то оскорбленной, не то несчастной, и ей очень хотелось домой. Но на чем ехать?

За этими размышлениями и застал ее лесничий Тенин, подкативший к автобусной остановке на обшарпанном «газике». Он окликнул ее, высунувшись из дверцы, спросил:

— Не домой ли, Елена Сергеевна? Домой? Так садитесь!

В машине оказалась Аня, уставшая, несколько хмурая, но довольно оживленная, которая тут же начала бранить ярмарку, «сумевшую напиться».

— Первый раз, — сказала она, — видела ярмарку почти без всяких музыкальных шумов, кроме карусели. Нам, музыкантам, такие народные зрелища очень хорошо помогают разобраться в характере различных массовых музыкальных сцен. Когда видишь много народа за весельем или делом, всегда понимаешь лучше, что хотел в какой-либо народной сцене сказать творец музыки. А тут еду — пустым пуста, ярмарка ничего мне не дала, ничего не оставила.

Дорогой Аня рассказала Елене Сергеевне, над чем сейчас работает.

— В среду, — сказала она, — под вечер хочу устроить у себя нечто вроде концерта. Правда, — добавила она, — мой бетховенский концерт требует участия оркестра. Но где его здесь возьмешь? Все же исполнять буду так, как полагается и с оркестром, но без него. — Аня подумала, помолчала, заметила: — Нет, пожалуй, музыки на свете такой вечно борющейся, вечно жизнь утверждающей, чем у Бетховена. У него даже отчаяние борьбою звучит и любовью победа. Приходите в среду, попробую я вам кое-что разъяснить в ней.