Василий Титов - Соловьи

Попервоначалу завел он много друзей и в Медвешкине, и в Романовке, и в Пориме, и в других селах и деревнях, что были вокруг. Однако больше всего он любил бывать в Романовке и Медвешкине.

В Романовке особенно Павел Матвеич любил встречаться с председателем колхоза Маркелом Дормидонтычем Романовым, плотным, кругло выбритым человеком средних лет, бывшим фронтовиком, мордвином по национальности, очень подвижным, но степенным и всеми в колхозе уважаемым. Романовский колхоз «Победа», как говорили в районе, был смешанный колхоз, то есть в нем жили и работали и русские и мордвины, все испокон веков крещеные, а мордвины отлично говорили и на русском языке. И влекло Павла Матвеича в «Победу» к Романову именно то, что жили там люди двух этих национальностей, жили особой такой дружбой, которая наверх будто и не выпирала, словно была и незаметна вовсе, а между тем она была.

Села по колхозу были ладные, крепкие, хозяйственные стройки отличные. Имелись в колхозе и все иные службы, начиная от Дома культуры до детских яслей, общественной столовой и гостиницы для приезжих. Хозяйство не знало недородов, не знало и провалов в своих расчетах, много всего продавало, но и не забывало о своих нуждах.

В районе всем казалось, что залогом успеха в «Победе» была именно какая-то особая дружба людей этих двух национальностей — русских и мордвинов, которые жили как-то равно и дружно, и, главное, любя дело, много работали, и не отказывались и от многого того, что захватили с собою в новую жизнь из жизни прошлой. Так, местные мужчины после тридцати носили здесь бороды и усы, женщины любили старорусские и мордовские одежды, между тем как в доме у каждого были и радиолы, и шкафы с зеркалами, и ясеневые да ореховые стулья вместо лавок и скамеек, да и по паре велосипедов приходилось на каждый дом.

— Езжу к тебе учиться интернациональной работе, — шутил и полушутил Павел Матвеич, когда приезжал в «Победу» и встречался с Романовым.

Маркел Дормидонтыч словно бы серьезно задумывался, потом широко улыбался и отвечал Павлу Матвеичу так:

— Так никакой интернациональной работы у нас нет, товарищ Головачев, это уж верно. В этом у нас недостаток, упущение. Но изживем, изживем его, обещаю, изживем.

Павлу Матвеичу невдомек было, что Романов над ним посмеивался, и было ему невдомек и другое, а именно то, что о такой работе, как интернациональное воспитание, здесь никто никогда и не думал. Село Романовка, как и многие другие селения, возникли здесь, в долине Вороны, еще в те времена, когда Петр Первый начал на большой этой земле рассовывать поместья своим военным за заслуги перед отечеством. Раздача угодий продолжалась и при Екатерине Второй. А еще раньше начало эту работу старорусское земство, что окрепло и прочно оперлось на златокованое плечо царя Алексея Михайлыча.

Сейчас уже и забыто и никто не помнит, кто это сделал, что откуда-то из-под Саранска перемахнули власти пращуров романовских на пустые угодья. Романовцы с тех пор тут и живут. Да романовцы-то хоть свободными были. Со времен царя Алексея Михайлыча по писаному уговору мордвин в крепость не шел. А вот как было жить тут русским из Козловки? Эти — в крепости ходили!

Павлу Матвеичу невдомек было разобраться во всем этом. Порою ему казалось, что тут и впрямь до него должна была вестись какая-то интернациональная работа. Воспитанный на том, что такая работа должна была вестись, он не соображал, что дружба романовских колхозников держалась на постоянной заботе о земле, о хлебе, о делах хозяйства. «Что потопаешь, то и полопаешь» — это и сейчас тут каждый знает. За века здесь люди так обжились в думе о земле, что она и сроднила их навеки. Свычаи и обычаи свели и козловцев и романовцев так, что тут и сейчас жен искать дале своих сел не ездят. «Привозная жена хороша, да обхождением нова́», — говорят и сейчас здесь и молодые и старые. Так вот как зародилась дружба в «Победе», так ее понимать надо.

Павел Матвеич не понимал этого, как и многое из того, что его не касалось до сих пор. А не касалось его до сих пор многое. Особенно не касалось его то, как люди живут. Чем дышат, что думают — это его касалось. И то в той мере, в какой его одно время обязывала служба. Поэтому он и в людях не умел разбираться. Так он не понимал и того, что не все дело в этом хорошем колхозе «Победа» в Романове. О Романове в районе говорили, что «на нем весь колхоз держится». Это была неправда. И Романов это хорошо знал. Знал он это не только с самой послевойны, когда его впервые председателем поставили, а и всегда знал, еще юношей, что здесь земля и хлебороб в чести́. Потому он и берег эту честь хлебороба в человеке и никого не подпускал ломать и портить ее.

Даже в самые трудные для колхозной деревни годы, в самые послевоенные годы, Романов вел дела в хозяйстве так, что кусок хлеба у его колхозника всегда был. Излишками он никогда не швырялся, а потому и умел беречь и трудовое настроение людей, и уважение к самим себе, и к жизни самой, которую они сами для себя и строили.

Как говорили в районе, Маркел Дормидонтыч давал людям своим вместе с хлебом и книгами не только «сытость», а еще и самое главное — быть самими собою. Подозревалось, что дела у него от этого и идут. Не зажимает, мол, мужик инициативы. Но сам Романов знал, что никаких заслуг у него в этом нет, что все это делали сами побединские хлеборобы, сами к этому стремились и даже его «укорачивали» иногда в действиях, дабы не поддался бы в каком-либо случае и не промахнулся бы.

Романов всегда это хорошо знал и больше всего оберегал вот именно это от разных «случаев» при перестройках, при переориентациях на руководство, при перемене хозяйственных профилей, которые в те годы приходили в колхозы сверху и в изобилии и на которые так горазды после войны были многие районные и областные руководители.

Ничего этого о Романове, о людях колхоза Павел Матвеич не знал, даже не догадывался об этом, а по привычке прошлых лет, по выработавшейся привычке, ставшей давно уже чувством, убеждением, видел в нем только «волевого руководителя» и уж, конечно, умелое и долголетнее политическое воспитание колхозной романовской «массы». Павел Матвеич даже поддавался несколько обаянию Маркела Дормидонтыча и некоей его хитрости, конечно «хозяйственной» хитрости, которую будто в нем успел подметить и которая, по его мнению, и лежала печатью на всех людях колхоза.

Уезжал из Романовки Павел Матвеич всегда с каким-то таким личным неудовольствием, будто бы и уезжать ему из Романовки не хотелось, да и уезжать будто бы и незачем было. «Село, — говорил про себя Павел Матвеич, — замечательное село! В будущем может стать даже основой, базой для агрогорода».

В Медвешкино же ездить Павел Матвеич любил по другой причине, по другим соображениям. Когда он ехал в Медвешкино, ему казалось, что это село, как нарочно, было обойдено временем. Это чувство прежде всего вызывал в нем сам вид села.