Георгий Березко - Присутствие необычайного

Она что-то ответила, но в звоне и лязге набиравшего скорость трамвая он не расслышал.

Беда в семействе Сутеевых главной своей тяжестью обрушилась на Катерину. Ее судили, и она была признана виновной в мошенничестве и присвоении государственного имущества. Такое могло показаться неправдоподобным всем, кто ее близко знал, хотя и не противоречило фактам. Но при этом в первопричине она была виновной лишь в безоглядной любви. Ныне она отбывала положенный ей по приговору срок в исправительно-трудовой колонии.

На суде Катерина держалась с неожиданной бойкостью, даже как бы чему-то радуясь и не видя в своем преступлении ничего дурного. Это произвело, разумеется, нехорошее впечатление, но именно так, с тем особым чувством тайного удовлетворения, какое испытывает любящая душа, держала она ответ за свою нехитрую уголовщину. На сторонний взгляд это выглядело почти циничным. И Катерину приговорили к довольно суровому наказанию, близкому к предельному по статье обвинительного заключения. А назначенный ей адвокат не обжаловал приговора.

В действительности, если попытаться юридическим языком изложить происшествие, истинная фабула его была такова: Роберт Юльевич Сутеев, театральный администратор, вернувшись с концертной группой из гастролей, завез к себе на квартиру два чемодана сценических костюмов. Час был поздний, и Сутеев оставил чемоданы на ночь дома, до следующего дня. Однако и на следующий день он не отвез их в костюмерную театра. На третий он, взяв в помощь жену, поехал с чемоданами в ломбард; труппа театра вся уходила в отпуск и концертных выступлений в ближайшем месяце не предвиделось. На предварительном следствии он о своем участии в посещении ломбарда умолчал, как умолчал и о том, что попросил жену прихватить паспорт. В ломбарде, где надо было выстоять очередь, он вскоре ее покинул, сославшись на неотложные дела. И содержимое двух чемоданов — несколько пиджачных пар, фрачный комплект для солиста-скрипача, выходное панбархатное платье певицы, «испанские» костюмы танцевального трио — кочевой театрик, в котором администрировал Сутеев, располагал не в пример своим собратьям довольно богатым гардеробом — жена Сутеева Катерина Ивановна сдала по личному паспорту. Промолчали они оба и о том, что все деньги, полученные в ломбарде, она в тот же вечер отдала мужу Роберту Юльевичу, и на несколько дней в семье воцарилось полное благополучие.

Надо сказать, что и сам Сутеев не сомневался поначалу, что своевременно выкупит заложенное театральное имущество. Как это произойдет, было неясно — необходимых поступлений в его бюджет, помимо зарплаты, пока что не предвиделось. Но ведь и необходимости в сценическом имуществе ни завтра, ни послезавтра, не ожидалось. И Роберт Юльевич безотчетно убегал от ответа на беспокойный вопрос, как во всю свою жизнь убегал от того, что могло встревожить, испортить настроение. Потом он стал как бы обижаться на приближающуюся с возвращением труппы из отпуска необходимость выкупа костюмов, на самую неостановимость времени. И то, что месяц назад, когда он отвозил в ломбард чемоданы, казалось еще космически далеким, ныне, как назло ему, космически быстро близилось. Роберт Юльевич в последний момент предпринял кое-какие шаги: снес в скупку золотой перстень — последнее, что осталось в наследство от отца, известного в свое время актера. Заплатили ему, однако, меньше, чем требовалось для выкупа вещей, и, решив попытать счастья в знакомой картежной компании, он проиграл до копейки и эти деньги, словом, ему отчаянно не везло… А труппа собралась после отпуска, как бы даже раньше, чем ей полагалось собраться, начинался новый сезон, и концертные костюмы могли понадобиться каждый день.

У жены Катерины, когда она отдавала мужу деньги, было на лице довольное выражение: вот и она оказалась полезной «помощницей», — ее доверие к нему еще не поколебалось. Теперь в глазах жены Роберт Юльевич читал то самое, что каждое утро было его первой отрезвляющей мыслью: «костюмы — ломбард — выкуп». Катерина не заговаривала вслух о заложенных костюмах, которые — она это отлично понимала — ему не принадлежали, ждала, что скажет он, ее муж, когда распорядится: «Едем в ломбард, смахни пыль с чемоданов». Но что он мог ей сказать?! И он не различал уже, что же именно было невыносимым: эта ее терпеливая вера в него или сознание собственного бессилия. В конце концов его странная обида на обстоятельства, его раздражение обратились на Катерину, спрашивающий взгляд которой не давал ему передышки, напоминая о неминуемой катастрофе.

Роберт Юльевич не был от природы, ни недобрым, ни деспотическим, он был из того сорта людей, что прежде всего врут самим себе, врут с легкостью, увлеченно, почти не замечая своего вранья; иногда еще их называют фантазерами. Правда, его аппетит удовлетворялся преимущественно в воображении, и одного воображения бывало Роберту Юльевичу достаточно, если оно распалялось. «Завтра» являлось лейтмотивом его выдумок, завтра его жизненные обстоятельства должны были радикальным образом измениться — как и отчего? — только завтра и могло выясниться. А если это было так, что же, собственно, мешало ему уже сегодня, словно бы беря у будущего взаймы, вообразить то, что приходит вместе с удачей, с успехом, с так называемым положением в обществе, с жизнью на широкую ногу… В момент, пока он фантазировал, например, начальство проникалось уважением к его административным талантам и его сразу назначали директором или осуществлялась его юношеская мечта — он становился режиссером и его постановки гремели на всю Москву, на всю Европу. Он верил в свои фантазии, будто и впрямь обретавшие реальность. И не обязательно, видимо, было действительно воспарить над реальностью, чтобы почувствовать взлет. А в действительности он никак не умел противиться своим сиюминутным желаниям…

Сутееву исполнилось тридцать девять, когда в смоленском селе, куда он приехал с театром, он увидел Катерину, ставшую вскорости его женой.

…По улице шла от колодца молодая женщина, несла на коромысле полные ведра, несла легко, словно не чувствуя тяжести ноши. И в согласии с равномерным покачиванием ведер, с тихим поплескиванием воды так же равномерно двигались широковатые бедра. Мягко, ровно ступали босые, загорелые до каштанового цвета ноги с припудренными пылью небольшими ступнями, и в ритме общего неспешного движения маятником качалась по спине, по узорной кофте толстая коса, свисавшая из-под белого головного платка. Картина была вполне банальной — это Сутеев понимал, что не делало ее, однако, менее привлекательной, скорее наоборот.