Гарий Немченко - Брат, найди брата

— На Пентагоне будет поменьше, а?!

Однако и эта «пентагоновская» антенна не в силах была противостоять многоименной нашей горе: кадры на экране продолжали бежать, и нам приходилось силой оттаскивать Жору от телевизора. Зато соседским мальчишкам в Майкопе он потом с гордостью объявил:

— А чего у вас тут хорошего?.. У вас даже мультики не прыгают!

Не то чтобы мне хотелось как-то умерить этот сибирский патриотизм явно квасного толка, нет. Дело было в другом: теперь он жил на родине своих предков, и надо было, чтобы родину эту он и поближе узнал, и полюбил. Чего только я тогда для этого не придумывал! И таскал его за собою собирать травы по крутым катавалам за Урупом, откуда так хорошо смотреть на привольно раскинувшуюся в зеленой долине нашу Отрадную, и обязательно брал на праздники пастухов, сквозь плотную людскую стенку проталкивал каждый раз в первые ряды, откуда ему хорошо было видать, как из-под ног у взмокших от жаркой работы стригалей ровесники его подхватывают вороха волнистой шерсти, как наперегонки бегут к транспортеру паковочной машины. Со знакомым председателем мы договорились, что его возьмут на пасеку собирать маточкино молочко. Потом он поехал пасти овец к Ивану Андреевичу Корневу, и я до сих пор почти наизусть помню отрывки из его дневника той поры, когда, ко всеобщей нашей радости, он вдруг решительно заявил, что станет биологом.

Вот пасека:

«…Вечером растопил в хате плиту, она тут почему-то называется «грубка». Лаборантка Саша сварила очень вкусный борщ. Поужинать решили, когда покормим пчел. Налили в ведро сиропа и пошли. Я должен был дымарить. Открыли первый улик — в нем были тихие пчелы, всего одна меня укусила. Леха лил в кормушки сироп, это самая рискованная работа, но у него чего-то не получалось. Тогда я стал лить сироп, а Леха дымарить. Лаборант Володя открывал крышки уликов. Первые семьи покормили благополучно. И вот мы подошли к одному улику. Володя сказал, что здесь самые злые пчелы. Как только приоткрыли крышку и я туда сунулся с ведром, из улика вылетел целый рой, и я не помню, как оказался в кустах жигуки. Когда очухался полностью, увидел, что Леха лежит рядом. С горем пополам докормили остальные семьи, а эту больше кормить не стали, пусть тогда как хотят. Руки мои не слушались, и я еле снял с себя все свое снаряжение — маску, плотную курточку, свитер и трое штанов. Как пришли, Саша сразу нам борща налила. Стали есть, а у меня ложка из рук падает. Пальцы на обеих совсем опухли и не сгибаются. Саша хотела покормить меня с ложки, но все стали смеяться, и я тоже. Так голодный и лег спать. В общем, день прошел нормально».

Вот кошара:

«Сегодня чабановал сам Иван Андреевич. Вечером я просил его показать мне Эльбрус, и вот он первый раз разбудил меня в четыре часа. Встал я, вышел из домика Эльбрус посмотреть, а там такая красотища. Вдалеке цепочкой тянутся горы с заснеженными вершинами, а сквозь снег проглядывают черные прожилки. Я смотрел, наверное, полчаса, пока не насмотрелся, и все жалел, что не взял с собой фотоаппарат. А потом весь день жалел, что Леха не посмотрел на горы, потому что ночевал не на коше, а у родни на хуторе. Действительно, такая красота была, аж дух захватывало. Полюбовался я, полюбовался и пошел досыпать. А второй раз Иван Андреевич разбудил меня в пять часов, и мы стали считать овец, их тут, оказывается, каждый день считают. В отаре у Ивана Андреевича 1 644 штуки. Потом мы их стали выгонять с коша на пастбище. Иван Андреевич помог нам с Лешкой поймать лошадей, а потом сесть на них. Мне досталась гнедая кобыла, а Лешке белый конь. Седла у меня не было, и Иван Андреевич дал мне фуфайку, но она все время выскальзывала, и в конце концов я ее на себя надел, так легче было падать. Но без седла все же плохо было. К вечеру боль кое-где уже нельзя было сносить, и вечером я решил слазать на чердак и поискать седло, пастух дядя Жора сказал, что оно там должно быть. А этот чердак в заброшенной хате, где раньше чабаны жили. Как я залез туда, оттуда целая туча летучих мышей вылетела, столько много, думал, собьют меня, но они все мимо пролетели. Пыли там хоть лопатой выгребай, три шкуры овечьи лежат, несколько старых фонарей, а в самом углу я седло нашел, правда, оно было без стремян. Но я решил, что пойдет. Оседлал свою гнедую кобылу и сел, но она меня тут же сбросила. Но самое обидное, что за спину укусила, когда я еще на земле сидел. Наверное, что-то я сделал не так, и она на меня за это рассердилась. В общем, день прошел нормально».

Это его «нормально» меня тогда больше всего и подкупило, я у него выпросил дневник: глядишь, у меня, как говорится, целей будет.

Потом мы переехали в Москву.

Из притихшего и грустного нашего дома в начале каждого лета он сам заранее отпрашивался на юг — на бабушкины помидоры, на дедушкин виноград. С Лешей Шишко, с тем самым Лехой, с которым, искусанные пчелами, валялись в крапиве, они теперь ездили не на этот богом забытый хутор Зеленчук-Мостовой, теперь они, видишь, с маской да с ластами катили на море под Туапсе. И когда мы хоть чуть опомнились наконец, мне стало обидно за Антоновскую площадку, к месту и не к месту я стал все чаще напоминать ему: не забывай, твоя родина — Сибирь!

Я знал наверняка, что Запсиб для него — не пустой звук, втайне он очень гордился тем, что мы там работали, что у его отца, у матери столько старых товарищей оттуда — и бывших новокузнечан, и нынешних.

К этому времени мы с ним давно уже вели тихую войну за телефон: в определенные часы я постоянно выключал его, чтобы без помех посидеть за письменным столом или не бегать к нему, не дергаться, когда уже не успеваешь перед работой побриться. А ему он постоянно был нужен, вдруг девочка позвонит, он уносил аппарат в свою комнату, а после с виноватым видом открывал дверь ко мне, нарочно деловито тянул шнур и подавал потом трубку уже с озабоченным лицом все понимающего, хорошо поднаторевшего референта.

Телефон всегда стоял рядом с ним, когда меня почему-либо не было, и постепенно ему пришлось взять на себя те самые обязанности диспетчера, которыми до этого занимался я сам или поневоле, не без упрека в мой адрес потихоньку выполняла жена: записывал, кого и каким поездом встречать, кому попробовать заказать гостиницу, для кого какой заранее «забить» вечерок, чтобы можно было не торопясь попить чайку и потолковать по всем, понимаешь ли, насущным проблемам современности.

Дома я не успевал снять пальто, как он начинал докладывать:

— Тебе телефонограмма. Передал товарищ дяди Юры Лейбензона, приезжал в Москву за семьей.

И протягивал аккуратно исписанный листок:

«Старичок Гарюша! Что же ты все только обещаешь, а не летишь? Или Вьетнам для тебя — это уже край света? Замотался или, не дай бог, обленился? Мы тут вкалываем, как в лучшие времена на Запсибе. Вечерами перебираем струны. Надумаешь, не забудь захватить черняшки и ржавой селедочки. Остальное найдем. Бывший главный механик ЖКК Робинзон».