Гарий Немченко - Брат, найди брата

— Я его тогда спрашиваю, — продолжил он тут же, как только Шевченко замолк. — А на какую должность?.. А Николай Петрович: пока не представляю. А оклад?.. Не имею понятия. А квартира?.. Вот это, он говорит, единственное, что с полной ответственностью могу тебе гарантировать: квартиры не будет. Едешь?..

И управляющий трестом Центрметаллургмонтаж, тоже какой, вы бы видели, красавец, за последнее время, правда, чуть попригасший, чуть словно пеплом присыпанный, уже поседевший, сменил наконец-таки гнев на милость, отпустил наконец-таки Шаймарданову неизвестные мне грехи, разулыбался наконец-таки совсем открыто и озорно. Обаяния, подумал я, в нем, пожалуй, прибавилось и еще!

— Зима была, а он шапку с себя сорвал, Нарзиф, и — об дорогу!.. Когда, говорит, билет брать?

— Нет, представляете? — тянул ко мне тонкую руку Нарзиф. — Если бы я тогда отказался?.. Кто и куда меня еще раз так позвал бы?!

Может, не позабыли мы?.. Все-таки нет?!

А что касается фарисеев с их вечно постными — чего им не хватает-то? — лицами, что касается одетых в дубленки лавочников с их хрусталем и с их надетыми на каждый палец брильянтами — это все, ребята, сойдет, как короста, жаль, чуть подзапустили… Когда?

Так вот, о Жоре.

В Москву тогда как раз прилетел в командировку Слава Поздеев, один из наших «старичков», сохранивших верность Запсибу, несмотря на всякие, которых у него было более чем достаточно, передряги. Я все ему в двух словах — «упирается, щенок!» — объяснил, а в конце разговора так и сказал: «Комсорг ты, Славка, или уже давно не комсорг?»

Маленькие глазки Поздеева на совершенно сухом, словно с выдубленной кожей, лице совсем сузились. Нарочно подражая хорошо знакомому нам обоим старику охотнику из кержацкого села Монашка на речке Средняя Терсь, он медленно, врастяжку сказал:

— Та-ак, Лявонтич!.. Только сразу давай: ты к нам с Жоркой сегодня не подходишь. У меня их трое — как-никак разберусь. А ты займись каким-нибудь своим делом.

Встал и пошел в Жоркину комнату.

Не знаю уж, что он там говорил, какие песенки пел, какими методами, выражаясь в бюрократическом стиле, действовал. Раньше, по крайней мере, его всегда обвиняли в партизанщине, и началось это после того случая, как он, бывший танкист, сам сел за рычаги бульдозера, когда был начальником комсомольского штаба на второй котельной промбазы, и попробовал вытолкать засевший в колдобине трайлер с железобетонными колоннами. Но это надо знать, какие тогда, в шестидесятом, были дороги! Трайлер спокойно себе остался стоять посреди болота, вперед поползли только сами колонны, и всем своим «партизанским» штабом они потом всю ночь ремонтировали продавленную кабину — хорошо хоть, у молодого водителя трайлера хватило ума за работой комсомольского штаба наблюдать со стороны…

А кончилась партизанщина — сколько, сказали, можно?! — четыре года назад, когда Поздеев, к тому времени уже главный энергетик завода, погнал бульдозер на вертолет с областной комиссией, севший на остов погибающей дамбы гидроотвала.

Это простое совпадение, не надо думать, что все годы на Запсибе он так и ездил на бульдозере, всех терроризировал, нет. Просто в тот раз Поздеева, конечно, что называется, прорвало, как перед этим во время шквального, поднявшего волну ветра прорвало эту его дамбу. Тут понять можно: в каких только кабинетах не обивал пороги, кому только не доказывал, что дамбу надо срочно поднять!

Ну что — дамба!.. На план она не работает, показатели из-за нее не страдают. Не основное производство!.. А когда хлынула потом в Томь черная, из фенолов, река, когда на то, чтобы принять решение, не было уже и лишней секунды, тут и падает с неба эта до отказа набитая ценными указаниями «стрекоза» — самое время! Да еще садится таким манером, что перегородила дорогу технике. А Поздеев — Дедова школа…

«Вот так, значит?! — наверняка кто-то спросит, и не без удовольствия потрет руки, и потянется за чистым листком или, в лучшем случае, телефонную трубку снимет. — Может, у него, у этого Поздеева, и удостовереньице ученика Климасенко есть, самим Леонидом Сергеевичем подписанное?»

Нету у Поздеева такого удостоверения…

Но у кого оно есть? Кто предъявит? Кто, как говорится, возьмет на себя смелость?

Сколько размноженных портретов Леонида Сергеевича появилось потом на Запсибе на стенках самых разных кабинетов!..

Но выбирает время. А душа только хранит память. И любить ей не запретишь. И не запретишь считать про себя, что видел хоть малую частицу ответной любви. Как же иначе?

У Поздеева фотография не висела. Но на бежевом козырьке из дерматина над ветровым стеклом газика была выведенная чернилами примерно такая надпись: такого-то числа такого-то месяца в таком-то году половину своего рабочего дня Дед провел в этой машине.

Это когда еще Климасенко был жив.

Я тогда спросил у Поздеева:

— А ты-то где сидел?

Он вскинулся:

— Как это где, Лявонтич?.. Рядом с ним. За рулем. Я ему свое хозяйство показывал. Ну, слушай! Университет был. А вопросов тогда решил! На месте. По ходу дела. Страшно повезло! Теперь заживем!

Это с дамбой случилось уже несколькими годами позже: распорядиться поднять ее Климасенко не успел.

Не знаю, в общем, что там Поздеев говорил Жоре — может, он всю свою жизнь с самого начала рассказывал, может, еще что, только на следующее утро Жора сказал:

— Если ты не против, семнадцатого сентября я лечу в Новокузнецк.

Я совершенно искренне удивился:

— За полтора месяца вперед — такая точность?

— Мы с дядей Славой все рассчитали. Сверили часы, как он говорит.

А я понял, что невольное мое удивление помогло найти верный в этом случае тон — говорил чуть ли не с насмешкой:

— И что ты там, любопытно, будешь делать?

— А мы с ним график составили, вот, — и он показал клочок бумажки. — На неделю. Первый день — завод. Второй — вертолетом в Горную Шорию.

— Ну как же! — сказал я. — Дядя Слава по части вертолетов — большой спец! Любимец пилотов местных авиалиний.

— Нет, правда, у него там есть, он сказал, друзья. Мы только туда и обратно… Два дня потом — на пасеке у Филиппыча, они же с Таисией Михайловной при тебе меня приглашали. И два дня потом в Мостовой, на даче у дяди Славы. Будем шишкарить и охотиться.

— Красиво жить не запретишь, — продолжал я слегка подначивать. — А ты думал, что это — не ближний свет? Одна дорога в оба конца — полторы сотни.

— Но я же, что зарабатываю на практике, все маме отдаю…

— А сколько ты у нее уже выцыганил обратно?

Жора сказал:

— Давай обождем с объективом, что ты мне давно уже обещал? Давай?

— Надо подумать.

И я плечами пожал — как будто все еще никак не решался эту его затею одобрить.

Пока он дочищал котлы в пищеблоке и подметал дорожки вокруг больницы, пока потом со школьным дружком все-таки ездил к бабушке, я заранее купил ему билет на семнадцатое, правда, купил по своему паспорту — ну что потом, думал, будет стоить переписать его? Поеду его провожать и в пять, ну, в десять минут все уладится.