Гарий Немченко - Брат, найди брата

Утром отец первым делом посреди пустого базка пострелял волкодавов, швырнул рядом с ними деньги, которые положил ему в карман бывший его одноклассник Карповец, потом разобрал ружье, сложил в чехол, кинул на плечо и пошел в станицу пешком. Но дома его дождались только к вечеру, потому что весь день-деньской просидел он в чайной на самом краю станицы.

Через два дня, чуточку не дожив до девяноста, умерла бабушка Таня. Отец на кош больше не вернулся.

И все у Веденеевых пошло кувырком.

Отец подружился с шабашниками, которые всегда вертелись у пивного ларька в центре станицы, стал приходить домой поздно и почти всегда сильно выпивший. Мама сперва терпела молча, а потом стала просить отца, уговаривать, и тут пошли у них ссоры. Отец все чаще теперь говорил, что в Отрадной он жить не будет, нечего тут ему делать, и звал маму на Камчатку.

— Ну куда мы из своего дома? — спросила его мама. — Ну куда?!

— Так тебе дом нужен больше мужа? — закричал отец. — Ты лучше дом будешь в Отрадной сторожить? Сторожи тогда свою половину, а мне моя не нужна!

И они разделили бабушкин дом, и отец свою часть тут же продал и стал собираться рыбаком на Камчатку. Сперва он купил зеленый рюкзак, а потом стал прощаться со своими дружками. С утра до вечера они сидели или на балконе в ресторане «Предгорье», или в маленьком буфетике аэропорта — отец каждый день ездил в аэропорт за билетом. Билет до Камчатки наконец ему выписали, но тут один за одним стали отменять рейсы до Краснодара, потому что весь бензин забрали на уборку свеклы. И многочисленная отцова компания окончательно переселилась в аэропорт, они даже ночевали там на веранде, хотя ночи уже стояли холодные.

Никита каждый день прибегал в аэропорт после школы, обязательно хотел проводить отца, и часто они сидели рядком где-нибудь на травке вдалеке от всех и подолгу молчали. Только когда отца начинали звать эти его дружки, алкоголики, он виновато говорил:

— Токо не ругайся, Никита! Не ругайся… Ну, такая полоса пошла — станешь большой, поймешь. И за дом не переживай. Нельзя, чтобы человека дом держал, если человеку плохо… А я на Камчатке заработаю, еще не такой куплю, а потом вас с мамой к себе выпишу, мы еще как заживем, я ведь на все руки, Никита, ты ведь знаешь!

Однажды самолет из Краснодара все-таки прибыл. Только попрыгали из него кто прилетел, как тут же стали влезать новые пассажиры.

— В темпе! — подгонял их стоявший у двери зеленого «кукурузника» молодой пилот. — Нам еще два рейса сегодня… В темпе!

— Постой! — громко сказал ему отец. — Дай еще разок на родину глянуть!

Он стащил с головы кепку и стал оглядываться. И такое внимательное, такое грустное сделалось у него лицо, что Никита вслед за отцом тоже невольно повел головой.

День был солнечный, но уже с холодком, и звонкая тишина стояла над желтой стерней рядом с аэродромом, над кладбищем с разноцветными памятниками, которое начиналось сразу за полем, над белыми и красными домами, прикрытыми облетевшими наполовину тополями. За станицей, за редкими в этот полуденный час дымами, за несколькими торчащими здесь и там грибками водонапорных башен и черными трубами котельных покато поднимались на той стороне реки рыжие холмы, взбирались выше и выше, словно хотели закрыть собой цепочку далеко встававших за ними молочно-розовых ледяных гор. Ни единого облачка не было сейчас над этими горами, будто это вовсе и не они посылали в долину летом одну грозу страшнее другой, — только стыла над ними ясная голубизна.

— Красивая у нас родина! — звонко сказал отец. — А, летчик?

И Никите вдруг до слез стало жаль отца. На Камчатке давно уже зима — куда он полетит в легком своем пиджачке, в парусиновых туфельках и с пустым рюкзаком?

— В темпе! — строго приказал летчик.

Но отец сказал ему, как старому другу:

— Слушай!.. Я знаю, что послезавтра начнутся дожди, потому что я щупал паутину, она уже волглая. И я знаю, что зимою навалит много снега, потому что там, за уборной, на кустике полыни очень высоко мышкино кубло! А рыбы такой я и не слышал, какую они теперь на Камчатке ловят, какой я рыбак, я — чабан!

И летчик вдруг протянул отцу руку, и они стали хлопать друг друга по плечу и громко смеяться, но в глазах у отца стояли слезы.

— Оставайся! — решил летчик. — Что ты там потерял?.. Мы сейчас, когда взлетим, качнем крыльями. Это тебе.

— Спасибо, — сказал отец.

— Оставайся. Ну ее к черту.

И «кукурузник» помчался по рыжему, с кустиками амброзии, полю, а они стояли, смотрели, как он разбегается, как лихо, почти сразу ложась на одно крыло, уходит он вверх. Над самыми головами у них, когда возвращался с круга, самолет выровнялся и почти тут же сильно раз и другой качнул крыльями. И Никита подпрыгнул и замахал летчикам рукой…

Чего там: конечно, сперва он думал, что отец вернется на свой кош или, на крайний случай, пойдет напарником к дяде Ване Корягину, крестному Никиты, — ведь звал же его дядя Ваня, как звал!

Отец пошел работать истопником в котельную Дома культуры, которая у отрадненских пьяниц была как штаб. Там отец сутками бросал в топку уголь и сутками потом отсыпался на голом матраце, положенном на старый кованый сундук, который выбросили из Дома культуры. В те дни, когда отец работал и выпивши бывал только слегка, Никита прибегал к нему, иногда приносил что-нибудь поесть — из того, что оставляла на обед ему мама. Она обо всем, конечно, догадывалась, потому что однажды пришла в котельную вслед за Никитой и попросила его на минутку выйти, чтобы они с папой могли поговорить. Никита все еще поплотней прикрывал рассохшуюся дверь, когда услышал, как мама негромко спросила:

— Или у тебя нет своего дома? Тебе не стыдно?

И отец снова стал жить вместе с ними в бабушкином доме. Только что это была за жизнь? Не жизнь, а сплошная мука.

Сперва в тот год ранней зимой в центре станицы он увидел председателя Воронина, который садился в свою «Волгу». Отец подошел к «Волге» и взялся за ручку передней дверцы, но бывший его одноклассник Карповец дал газ, машина рванула с места, и отец упал и сильно ударился лицом об асфальт, стесал чуть не наполовину щеки.

А через месяц он дождался Карповца около универмага, куда тот пошел за сигаретами, и бил его до тех пор, пока не прибежала милиция. Отца отвезли в КПЗ и целую неделю не выпускали, только раз в день с двумя милиционерами по бокам ходил он в поликлинику на перевязку — когда дрался, он разбил себе костяшки на правой руке.

Карповец несколько дней в колхозе не появлялся, а потом еще долго ходил с синячищем во все лицо, и в станице говорили, что Веденеева Мишку теперь как пить дать посадят, но председатель Воронин и раз, и другой приехал в милицию, привез бумажку, что Карповец не в обиде, и отца в конце концов отпустили… А что ему, Воронину, оставалось? Ведь на суде наверняка стали бы отца спрашивать: а из-за чего это произошло? С чего началось?