Гарий Немченко - Брат, найди брата

И в это время из-за угла показались Петрович с Платоновичем и рядом с ними отец. Мама сказала тихо:

— Я, Капитоновна, пойду.

Нагнулась и торопливо пошла от ворот.

Никита, все глядя на отца, пальцами нашел Дружка, ладонь положил ему на шею.

— За мной!

Забежали за угол дома и тут привычно присели — Дружок чуть впереди, а Никита на корточках над ним. Одну руку он положил Дружку под горло, другою по голове поглаживал.

Спокойно, Дружочек! Посиди пока, посиди.

Собачонка уговаривал, а у самого сердце как не выскочит: неужели отец пройдет мимо? Неужели так-таки домой не заглянет?

Вот уж за штакетником молча, только снежок поскрипывал под ногами, проплыли дядя Павлик с Эдиком и Лексашка, за ними от щелки к щелке потянулась плетеная корзинка. Наверное, этот, в разбитых очках, сказал тоненько:

— Любопытно, что «врач» происходит от славянского «врать» — говорить, заговаривать…

Простуженный, с хрипотцою, голос спросил:

— Дак потому они и брешут?

Никита, удивившись, на секунду было задумался, но тут вдруг в дырку между двумя отодвинувшимися друг от дружки штакетинами сунулась косматая голова, и на него уставились два настырных немигающих глаза. Под их не по-людски пронизывающим взглядом волосы у него на голове как будто в рост тронулись, спину ознобило и все в нем замерло, все к чему-то прислушалось, а потом сердце испугалось, что долго простояло, кинулось догонять, и Никите сделалось жарко, во рту высохло.

Он покрепче прижал Дружка, и тот обернулся, посмотрел на него так жалостно, словно о чем-то молил. Никита невольно ослабил руки, наклонился, и влажным шершавым языком Дружок горячо лизнул его в ухо. Может, успокаивал? Может, обещал ему сделать так, как давно уже просил его об этом мальчишка…

Неужели он не зайдет?!

Все трое остановились. Платонович негромко сказал нараспев:

— Такие, Миша, дела наши…

Отец раз и другой кивнул и повел рукою к калитке.

Есть бог или нету? Ну, есть бог?! Видит он сверху мальчика с собакой? Понимает, почему это за углом по частице распроданного дома они прижались друг к дружке, словно родные братья?

Толкнул наконец калитку.

— Дружочек, миленький, больше некому, ну, спаси!

Свистнул он еле слышно, но собачонка словно швырнуло пружиною. Только что был тут, меж ладоней, и вот уже яростно рвет у отца штанину, а тот растопырил руки и пытается ногу приподнять, на которой повис Дружок.

Никита вдруг с ужасом понял, что он опаздывает, и, бросаясь из-за угла, на выходе заорал:

— Бешеный!..

Заорал так, что сам испугался, глотку ему больно обожгла сухота, но он опять сквозь хрип выкрикнул:

— Бешеный! Он сбесился!

И почувствовал, что шапка ему стала маленькая, сжалась на макушке, приподнялась.

Продолжая стряхивать Дружка, отец нащупал палку, к которой в палисаднике был подвязан летом цветок, рванул ее вверх, и из-под нее брызнули на белый снег комья черной земли. Рубанул сверху Дружка по голове, и тот до рези в ушах заскавучал и завертелся на месте.

Никита обмер, словно это его ударили, еле разлепил губы:

— Ты за что?

Отец молча замахнулся опять, но на этот раз не попал, и, пока дубинка его какой-то миг прижимала к земле Дружков хвост, собачонок будто опомнился и сообразил, что надо бежать. Ткнулся к забору, отделявшему большую часть двора, лег на живот и проскользнул через дыру.

— Что там такое? — издалека кричали с улицы. — Что случилось?!

— Собака сбесилась! — громко отвечал от ворот Платонович. — Покусала Мишку, а теперь побежала в вашу сторону, вы там смотрите!

Оттуда донесся голос Сереги Матвеева:

— Это Дружок, что ли?

— Маленькая такая! — кричал Платонович. — Серенькая!..

И в это время собачонок заскавучал где-то у соседей, видно, тоже сильно ударили, а затем по обе стороны улицы здесь и там послышались по дворам возбужденные голоса, то испуганные, а то злые, и опять отчаянно заскулил Дружок.

Словно сквозь сон, когда не можешь пошевелиться, Никита видел, как задирал штанину и показывал маме щиколотку отец, как на улице Петрович с Платоновичем носками ботинок сшибали белые кочки, искали камни, как Дружок с перебитыми задними ногами, оставляя за собой испачканную красным ложбинку, полз потом через белый палисадник, как окровавленной мордочкой тыкался в белые стебельки цветов и с них осыпался снег.

Никита бросился к Дружку, наклонился взять в руки, но его отшвырнули, он упал, и тут его прорвало.

Он закричал, что Дружок ни при чем, что никакой он не бешеный, а нормальный, это они дураки и пьяницы, и пусть убираются. Он бегал позади них, плотной кучкой стоявших около штабелька дров, куда забился Дружок, колотил по глухим спинам, но его не замечали, к нему не оборачивались, а только бросали и бросали на перемешанный с грязью снег корявые черные обрубки, и разгоряченные голоса звучали одинаково озабоченно:

— Отойди, а то хватанет еще!

— Да, тогда полгода будешь поститься! Вон Петьку Копылова один раз…

Мама схватила Никиту за руку, потащила к крыльцу. Оглядываясь, он увидел Платоновича с Петровичем, которые так и стояли в сторонке, каждый с камнем в руке, увидел рядом с ними отца с опущенной головой и вдруг вспомнил большой зал, в котором очень много народу, и Петрович в черном костюме и в галстуке на белой рубахе, улыбаясь, жмет отцу руку, и гремит оркестр, а все кругом хлопают в ладоши…

Никита раз и другой рванулся, и его старый кожушок остался в руке у мамы, а сам он упал на колени перед Петровичем и сквозь слезы закричал:

— Дядя, родненький! Скажите, что не надо, он нормальный, я только хотел, чтобы папка мой больше не пил!

Оба они торопливо побросали камни себе под ноги. Медленно поднимал голову отец.

Платонович скрипнул зубами и тоже вдруг зарыдал:

— Миша! Я полстаницы похоронил, я знаю, мальчишка правду говорит!

Лицо у Петровича перекосилось и сделалось страшным, он крикнул так, что Никита вздрогнул:

— Прекратите немедленно!

Но они уже убили Дружка.

В начале декабря случаются в станице такие денечки, когда зима словно опомнится и вдруг сама себе скажет: что это я взялась? Как будто больше не будет времени! Да пусть эти отрадненцы еще чуточек погреются, ладно уж!

Оглянешься, а снега как не бывало, и сухо на дворе, только в тени за домом волглый спорыш прячет остатки стужи.

В такой день пойдешь в школу в теплом пальто, а обратно тащишь его на себе, одним пальцем на плече за вешалку держишь. Бывает, что и пиджак скинешь, и галстук спрячешь в карман — такая на улице теплынь.

Вот и сидит Никита в своем дворике, на солнышке греется…