Гарий Немченко - Брат, найди брата

— Праздник, если на то пошло, сегодня двойной. Одно дело, что восторжествовала, как говорится, справедливость, и бедной старушке вернули пенсию… Думаю, господь меня не осудит, что я не устоял перед гонораром — тремя четвертями сливового первача…

— А пробовал, Петрович? — вскинулся заметно повеселевший Эдик Зиборов. — Спичку подносил?

Тот все продолжал покачивать сомкнутыми руками у себя перед грудью.

— Для меня важно другое событие: сегодня я наконец сел за письменный стол и написал первые строчки истории нашего Предгорья, да! — Петрович опустил голову и подержал свой тяжелый подбородок на узелке от галстука, а когда вскинулся, голос его сделался громче. — Я не буду, как Прокопий в Византии, писать два варианта: один для повелителя, а другой — для потомков. Нет! — и тут он на один миг разомкнул руки и одну слегка приподнял. — Он историк был… честный историк! Да, история — одна. В данном случае история маленького клочка земли, который мог бы ярко расцвести и который в результате стечения самых различных обстоятельств сделался притчей во языцех не только в нашем крае, но и…

— Петрович! — свойски перебил Эдик Зиборов. — Мне Аркаша Караманов говорит, я не верю. Что в центральной газете про нас: Бермудский треугольник. Там сена воз пропадет…

— А там — целая отара! — громко сказал отец и нехорошо усмехнулся.

— Может, сперва по маленькой! — крикнул кто-то, выглядывая на миг из-за Лексашки Пинаева.

Был он черный, бородатый, нечесаный, приподнялся над плечом у Лексашки и тут же пропал — бес, да и только!

— Федя! — распорядился Петрович, и человек, который все переставлял корзинку с места на место и все кому-то подмигивал, подхватил ее с пола и понес к столу. — А я доскажу пока.

Но Эдик опять встрял:

— А правда, что самый отстающий район, помощи вечно просим, а денег на сберкнижках больше, чем в любом передовом?

Петрович глаза зажмурил и шрамом на подбородке затряс:

— Да, да, да! Страшное дело — какие деньги!

— А чего ж их, елы-палы, не будет? — закричал в белой рубашке, сунулся к кому-то со своей негоревшей папироской и опять потрогал свой флюс. — У меня сосед — дружинник… заправляет там. Мы, грит, если украл да пропил, передаем в милицию, а если украл для дела, к примеру…

— Вот раздолье!

— А где? — громко спросил Платонович, и густые его брови поползли вверх. — Где та мера: сколько можно… а сколько — это уже будет слишком, уже грех? Знаем мы ее? Меру? Или не знаем? Все порастеряли, все! Горные условия… трудности!

Петрович опустил сомкнутые руки:

— Уважаемый Николай Платонович набивается в соавторы?

— А думаешь, не знаю, о чем писать станешь? — живо откликнулся старик.

— Он полстаницы похоронил! — с усмешкой кивнул на старика Эдик Зиборов.

— Да! — рассыпал Платонович седые волосы. — Да! И потому о тех, кого хоронил, много думал.

— Кто еще ко мне в соавторы хочет? — улыбался Петрович. — Говорите сразу.

— А ты, Леня, не смейся, — поднял палец Платонович. — Ты не смейся! О том, как большой телескоп хотели у нас, а не в Зеленчукской поставить, академики на вертолете прилетали, а Горлачев даже из кабинета не вышел, напишешь? Напишешь, правильно. А крупнейшее на Северном Кавказе парниковое хозяйство сперва где хотели? В Отрадной. А угощали изыскателей да проектировщиков где? В Ставропольском крае. И там теперь строят. А наши не могли барана для этого случая зарезать.

— Мы его лучше сами съедим, барашка!

— Напишешь об этом? Напишешь, правильно. Что Горлачев не хотел станицу открывать. Как когда-то японцы свою Японию… Стали бы к нам ездить. Увидели бы, что не все тут так хорошо, как по телефону докладываем… А зачем? Так оно, без высоких гостей, спокойнее…

— Дайте немому высказаться! — кричал Эдик Зиборов. — Насчет отрадненской нефти!

Ну и разговорились — Никита не успевал с одного на другого глаза переводить. Жаль только, не про все понимал.

— Ну ты как? — спрашивал бледный, с приплюснутым носом, дядька — нос у него был такой, будто он слегка прижал его к стеклу да так из окна и смотрит.

Другой, с густой красной сыпью на лице и с красным кончиком носа, отвечал коротко и четко:

— Работа, сучок, сон.

— А как Женька?

— Женька завязал. Работа — сон. Работа — сон.

— А Иван как?

— Иван отрубился. Сучок — сон. Сучок — сон.

Может, какие-нибудь шпионы? В котельной у отца кого только не соберется, один раз Никита видел даже негра — тот был в станице на практике.

— Эврика! — радостно закричал вдруг щупленький человек в очках с треснутыми стеклами, перед этим его и не видно было, и не слышно. — Только сейчас стукнуло, Леонид Петрович! Почему мы кричим на корову: гэ! Пошла то есть. Почему? Да это ведь немецкое: «Гее!..» Иди! Просто мы с нашими буренками по-немецки разговариваем.

— Прекрасная догадка! — похвалил Петрович. — Ты запиши, а то забудешь.

— Сейчас вот осенило! — радовался щупленький. — Это же немецкое «гее»!

Тут как раз все примолкли, может, соображали, и в самом ли деле мы с коровами по-немецки разговариваем.

Никита поглядел на одного, на другого, и ему вдруг стало не по себе… Большеголовый истукан Эдик Зиборов, кадыкастый, с глазами навыкате дядя Павлик. Эти двое — один с красной сыпью на толстых щеках, другой — с приплюснутым бледным носом. Космач — нечистая сила. Лысый и с синяком. В треснутых очках. У которого глаз дергается. И с флюсом. Как будто их нарочно вместе свели — ни одного лица человеческого!

Никите захотелось на отца глянуть… Про них с мамой раньше всегда: вот красавцы — пара так пара!

Неужели и отец сейчас какой-нибудь не такой? Никиту охватил испуг, ему вдруг показалось, что он из этой черной котельной, может, больше не выйдет, а так и останется вместе со всеми жить в ней, — им тут только и не хватает маленького уродца с большим родимым пятном около уха!

Никита наконец осмелился, поглядел на отца. Нет-нет, у него, слава богу, нормальное лицо, только черное от копоти и очень усталое.

— Приглашай, Леонид Петрович, — сказал от стола Федя, не выпускавший из рук четверти с самогоном.

— Только одно слово! — выбросив руку вверх, просил Платонович. — Еще одно. Леня в своей истории писать будет: Горлачев!.. А я хочу, чтобы ты не забыл упомянуть еще один факт. Важный, с моей точки зрения. Важнейший! Не знаю, Леня, известно ли тебе, что лет восемь или десять назад Рязанщина не выполнила одну важную поставку — они французам лягушек поставляли, ну, ты знаешь. И тогда пришла разнарядка на Кубань. Дело-то, можно сказать, международное… И в других районах согласились. Согласились, и точка. И в Лабинском, и Курганинском… везде! А Горлачев наш — наотрез. Ты понимаешь: наотрез. А выйди сегодня вечерком на берег Лабы: думаешь, хоть одна лягушка заквакает?.. Или в Курганной? А?! А теперь выйди к Урупу вечером? Концерт целый!.. Разве не так? Что ты на это скажешь?