Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

— А он, думаешь, поедет со мной?

— Да он мечтает об учебе. К тому же никого из родных у него нет. Один как перст. Боюсь я за него, очень боюсь… За год привыкли мы здесь друг к другу. А нас, ленинградцев, со дня на день на родину возвратят. Все не решаюсь сказать Саяку об этом.

— Эх, где наша не пропадала! Беру парня! — ударил кулаком по столу Иван Матвеевич. — Очень он на Бекмата похож…

Разве мог Саяк, слышавший такое, сказать этим людям «нет».

…Мерно стучат колеса, и раскачивается железный вагон в неведомом Саяку пространстве. Днем ли, ночью с грохотом проносятся встречные поезда.

В тот день, когда провожали отца в армию, Саяк впервые в жизни стоял на железнодорожной станции возле поезда, вдыхая резкий запах огромного непонятного существа. Он никак не мог представить себе его и сначала сравнивал с огромной арбой, а когда поезд загудел и покатился — с огромным быком, тянувшим за собой длинную, как дорога между двумя кыштаками, железную арбу. Прежде он думал, что на земле есть только один этот поезд, и все мечты его о прозрении были связаны с ним.

Раскачивается вагон. И в теплом, как дыхание, мраке вспоминается Саяку родной кыштак, звон родника, и таинственный шорох листьев, и окружают его дорогие ему люди — словно едут они сейчас вместе с ним. И Саяк обнимает во сне мохнатую голову своего Коктая.

Благодатный летний день на джайлоо. Горы, небо и одинокая юрта. Шакир гостит здесь у своего старшего, теперь уже седобородого брата, чабана Мады.

Легкий ветер колышет свежие густые травы. Синь неба — не вдали, а у самой земли. Как давно не был Шакир в этом царстве тишины и покоя. Вон, за юртой, на широком склоне, не зная усталости, гоняются друг за дружкой босоногие мальчишки. И Шакиру вспоминается, как, взявшись за руки, бегал он с Саяком. О, как летела под ногами земля! Как падали они в теплынь лета, в густые душистые травы, и он закрывал глаза, пытаясь представить мир, каким знает его Саяк. Но солнце проникало сквозь сомкнутые веки.

…Девять лет провел Саяк в Москве. Вот и он, Шакир побывал там, прошел по следам Саяка, беседовал с людьми, которые знали его. Теперь к тетрадям Аджар — так в юности звали Аджалию Петровну — прибавилась еще одна с записями этих бесед.

Шакир лежит на траве, и словно не он сам, а летящий издалека ветер листает страницы его раскрытой тетради.

Звенигород. Иван Матвеевич:

«— Саяк? Да он как сын мне. Трудно с ним, конечно, в первые дни здесь было. Парень хороший, но упрямый, настойчивый, не знаешь, чего от него ждать. То вдруг на сосну залез — от страха все обмирали, то чужую собаку вздумал погладить, она ему руку прокусила. Дочке моей единственной, Тоне, тогда тринадцать еще не исполнилось, а за хозяйку была. Жена-то умерла в войну, а мачеху в дом привести не захотел. Саяк у нас в Звенигороде неделю, не больше жил. Скучал, видно, очень, даже кричал по ночам. Чувствую, чем-то отвлечь его надо, а как — не знаю. Съездил в Москву, разыскал интернат для слепых, как раз там и школа для них. Захожу к директору. Выкладываю ему все как есть начистоту: дескать, привез слепого парня из Киргизии, русский язык знает, племянник моего фронтового друга, сирота… Взял он Саяка. Мы с Тоней в этот интернат не раз ездили. Время он там зря не терял: школу окончил с отличием. Деньгами хотел ему помочь — отказывался. Правда, и сам зарабатывал неплохо: матрацы в мастерской слепые стегали. Саяк быстро приноровился к этой работе. Потом, сами знаете, в университет поступил, на юриста решил учиться. Тоня моя тоже туда экзамены держала, из-за Саяка, конечно, оно и понятно, привыкла к нему… а может, и полюбила. Боялся, поженятся. Не дай бог слепой ребенок родится. Вроде не ссорились, а уехал… На родину потянуло… Не думайте, что обижен я на него. Нет, чего там, полгода в больнице провалялся — Саяк каждое воскресенье ко мне ходил».

Интернат для слепых.

Василий Никанорович, бывший военный летчик, слепой:

«— Акматов Саяк? Помню, в одной палате жили. Мне в ту пору особенно тошно было, думал: «Лучше вечный покой, чем слепота». Он, Саяк, меня поддержал… Понимаете, слепой слепому рознь, народ собрался здесь разный, были и такие, что пьянствовали, истерики закатывали, и обозленные на весь свет были. С соседями мне поначалу, прямо скажу, не везло, а тут вдруг Саяк объявился, любознательный такой, прямой, чистый парень. По ночам учился, читал, недосыпая. Чувствую, цель у него есть, зрячим уступать не хочет. Стал по математике ему помогать. Физзарядкой вместе по утрам занимались, на брусьях подтягивались. Да он обо мне помнят: из Киргизии несколько посылок и писем прислал — вот они (показывает большие конверты с листами картона, испещренными точками)».

Лысый человек лет пятидесяти. Все в интернате зовут его Робертом:

— Простите, как ваше отчество?

— Не старьте меня, называйте Робертом. Я люблю свое имя. Акматовым, слышал, интересуетесь. Был такой. Молодой, а коварный… Я ему, можно сказать, дорогу к счастью указал — ну, к бабам повел… А он, знаете, такое учудил, чуть под суд меня не подвел.

— В чем же дело-то было?

— Да из-за чепухи какой-то. Нечего об этом вспоминать. Вы вроде журналист, а каким-то придурковатым интересуетесь. Зачем вам этот Акматов сдался? Значок университетский на грудь нацепил. Экая невидаль! А может, он его на базаре купил?

Слепой старик-библиотекарь

поворачивается к стеллажам, уставленным толщенными книгами:

— Акматов? Он все это прочитал.

Николай Львович Савчук, юрист, сокурсник Саяка:

«— Знаю, хорошо знаю Саяка, пять лет вместе учились. На все лекции и семинары первым в аудиторию приходил. Достанет свой прибор для письма, заложит в него лист картонный. Записывал точечным шрифтом [64] Точечный шрифт для слепых, принятый во всем мире, основан на различных комбинациях шести выпуклых точек. коротко, самую суть. Поначалу не верилось, что слепой наравне с нами учиться сможет. Думали, без помощи ему не обойтись. Надо, чтобы кто-нибудь взял над ним шефство. Комсорг группы спрашивает ребят: «Кому поручим?» Был у нас такой Туташкин. Опередил всех, вызвался опекать Саяка… Ничем хорошим его шефство кончиться не могло. Мы это потом поняли. Трудно было найти на нашем курсе двух людей, более разных, чем они. Туташкин — парень средних способностей, даже ниже средних. Карьерист, живущий по принципу «ты — мне, я — тебе». А Саяк по-настоящему талантливый, болезненно самолюбивый, вспыльчивый, превыше всего ценящий бескорыстие. Я говорю так уверенно, потому что было время узнать характер Саяка: два года в одной комнате жили. Туташкин приходил к Саяку не так чтобы очень часто, раз в неделю или два. От помощи его в занятиях Саяк, конечно, отказался, читал тот ему изредка газеты — этим его миссия и ограничивалась. Заметив из окна Туташкина, направлявшегося в общежитие, я шутя говорил Саяку: «Духовный отец твой идет».