Шабданбай Абдыраманов - Белый свет

Бекмат, до войны он учителем был, попросил односельчан убрать его ячмень и разделить между всеми. Когда такой человек, как Бекмат, говорит, что добро и справедливость не от аллаха, а в самих людях, к его словам прислушиваются. А когда тот, кто двумя руками хапает, говорит «бога нет», верующие думают: «У тебя и в самом деле его нет». Я говорю это потому, что сам был верующим. Бекмат сказал мне: «Религия — ложь, а всякая ложь — зло». Его слова оказались сильнее проповедей муллы, потому что я хотел быть таким, как Бекмат. Не поймите это так, что я недооцениваю пропаганду научных знаний, — нет. Но главное — показать верующим на конкретных примерах, как живучая собственническая мораль, эгоизм, равнодушие прикрываются в нашей сегодняшней жизни национальными и мусульманскими традициями.

— Было бы хорошо, Саяк Акматович, чтобы именно об этом вы и побеседовали с работниками нашего лесхоза. Кроме того, очень важно, чтобы каждый четко знал свои права и обязанности, знал законы. Тогда можно требовать их четкого исполнения.

— Согласен с вами. Но я хотел бы провести такие беседы и с рабочими совхоза, и с колхозниками. В этом мне нужна ваша помощь.

Так начались встречи слепого юриста с жителями Арслан-Боба, затягивавшиеся порой до позднего вечера. И в какой бы кыштак ни приезжал Саяк, послушать его приходили не только взрослые, школьники, но и седобородые аксакалы. Они степенно усаживались в первых рядах и не пропускали ни одного слова «кары», оказавшегося, к их удивлению, большим начальником.

Саяк знал: на исходе своих лет люди отчаянно, не считаясь с доводами рассудка, держатся за свою веру. Отнимать ее у них — все равно что отнимать у детей сказку. Но он знал и то, насколько велик в этом отдаленном горном краю авторитет стариков, и потому обращался в первую очередь к ним.

Он рассказывал о себе, о том, как нашел его в Доме для слепых русский рабочий, фронтовой друг его покойного дяди, рассказывал о людях, которые помогли ему, слепому сироте, вернуться на родину образованным человеком. Говорил о совести и законах, объясняя их суть и необходимость. Вспоминал ставшие ему известными случаи браконьерства. Например, завезли в Арслан-Боба оленей в надежде, что они приживутся в здешних лесах, но нашлись люди, которые убили их, чтобы запастись на зиму даровым мясом.

«На суде их не спрашивали, — говорил Саяк, — верующие они или атеисты, потому что перед законом все равны. Но если бы такой вопрос прозвучал и кто-то из них ответил: «Я — атеист», это была бы неправда: никакой он не атеист, а дикарь; а если бы другой сказал: «Я — верующий» — и это была бы неправда: никакой он не мусульманин, а тоже дикарь. Такие люди не только нарушили законы, за что их наказали, но и оскорбили память своих предков, считавших эти леса священными. А разве не достойно осуждения то, что некоторые люди, чтобы покрыть свой коровник или сарай для ишаков, десятками вырубают молодые ореховые деревья. Какой здравомыслящий человек станет уродовать топором свой дом? А этот лес — наш общий дом. Разве можно назвать хорошим, праведным человеком того, кто наживает себе богатство за счет своих внуков и правнуков, разоряя их общее достояние».

…Месяца через полтора вернулся из больницы директор лесхоза Сеит Муратович.

— Я доволен вашей работой, — пожал он руку Саяку, — и особенно вашими беседами с людьми. Говорите, это идея парторга? Не скромничайте, Ахматбек мне сам сказал: вы — инициатор таких бесед. Они приносят большую пользу. Одним только наказанием гражданскую сознательность не воспитаешь. Вот уже поспевают орехи, единственным крупным поставщиком которых в Союзе являемся мы… Медицинская, кондитерская промышленность все в большем количестве требует их от нас. И мы стараемся, чтобы весь урожай их попал в государственные закрома, а люди с собственническим сознанием, а таких еще много, к сожалению, среди нас, стараются утаить орехи, чтобы потом втридорога продать на рынке. У нас не раскрыты еще многие такие злоупотребления. Правда, во всем этом разобраться не так-то просто: у работников лесхоза есть и свои ореховые деревья на приусадебных участках.

— Ну да, — вспомнил Саяк, — у некоторых осенью орехи прямо в дом через трубу залетают.

— Кто это вам сказал?

— Мой земляк Жокен Капаров.

— Да, в его дом, конечно, и в трубу залетают, — усмехнулся директор.

…Когда Саяк возвращается из конторы домой, стуча палочкой по асфальту, его присущая всем слепым напряженная, скованная походка сразу бросается в глаза людям. Все провожают Саяка тревожными взглядами, боятся, как бы он где-то не оступился и не упал на крутой извилистой дороге и, того хуже, не свалился с обрыва. Но в памяти Саяка запечатлены все извилины дорог, все мосты и арыки, через которые приходилось ему перепрыгивать; и, как всегда, на помощь памяти приходит чуткий слух; кожей и всем существом осязает он окружающее и верно находит путь.

Люди с облегчением вздыхают, когда Саяк, свернув с асфальта, поднимается к дому Жокена, стоящему у поворота дороги на широком уступе под сенью большого орехового дерева.

Настороженные взгляды людей Саяк чувствует, как говорится, спиной. Такое еще больше усиливает его самоконтроль. В выходные дни, и, пользуясь каждым свободным часом в будни, он старался полнее освоить окружающую местность. В этом незаменимым его помощником была маленькая Алима.

Вскоре после того, как Жамал отправилась к своей тяжело заболевшей матери, Жокен взял отпуск и, погрузив ничью на нанятую где-то грузовую машину свои орехи, отбыл в неизвестном направлении. Всем этим Саяк не интересовался, потому что он в первый же день, когда решил остаться в доме Жокена, дал себе слово не вмешиваться в его семейные и хозяйственные дела.

Саяк с Алимой остались одни в доме. Еду им готовила и присматривала за хозяйством племянница Жокена, жившая со своим мужем-объездчиком невдалеке от их дома.

Как-то вечером Алима спросила:

— Дядя Саяк, когда вы купите мне аккордеон?

Саяку стало неудобно, что он не выполнил своего обещания:

— Извини, Алима. Я забыл. Завтра с самого утра пойдем в магазин.

Он не сказал девочке, что уже был в магазине. Оказывается, всех его сбережений не хватит, чтобы заплатить за аккордеон. Но если прибавить к этим сбережениям полученную сегодня зарплату…

Утром Саяк купил тот самый красный, который так нравился Алиме, аккордеон. Радости ее не было предела. Она прыгала, кричала и смеялась.

Два дня лил дождь. Воздух стал влажным и прохладным, но перебираться в дом Саяку не хотелось. Куда приятней на свежем воздухе под камышовым навесом. Видимо, боясь остаться одна во всем доме, Алима постелила себе рядом с тахтой Саяка.